Книга Оттепель не наступит, страница 42 – Даша Пац

Хрисан тяжело вздыхает и не успевает проронить ни слова, как в комнату врывается его мать. Они встречаются взглядами.

– Милый, а Юноне уже не пора? – глаза женщины щурятся.

На её лице совсем нет дружелюбия.

– Ты подслушиваешь? – спрашивает Хрисан и поднимается.

Затем поворачивается ко мне и мягче говорит:

– Юна, подожди пару минут.

Я киваю и начинаю смущённо теребить косу. Из-за двери сначала слышатся бессвязные перешёптывания, а затем Хрисан срывается на крик:

– Нет! Я не могу!

– Ты должен! Выбора нет!

В следующую секунду он возвращается. Никогда не видела Хрисана таким раздраженным.

– Юна, пойдём я тебя провожу?

Я киваю. Мы быстро одеваемся и выходим на улицу. Холодный ветер обжигает лицо. Чувствуется перемена, и от этого становится очень тревожно.

– Юна, – говорит Хрисан и останавливается, – послушай. Прежде чем…

Он запинается, а его лицо искривляется в гримасе.

– Тебе больно? – испуганно спрашиваю я.

Он улыбается, отрицательно машет головой и продолжает:

– Нет – нет…Слушай. Я не могу проводить тебя до самого дома. Мне нужно возвращаться. И я должен тебе сказать.

Он жмурится, поднимает голову к небу, а затем прижимает меня к себе.

– Вообще-то, речь должна была идти о другом…Но…

Хрисан поглаживает меня по затылку. От его пшеничных волос пахнет корицей.

– Не хочу быть банальным, – шепчет он, – не хочу, чтобы было как в дурацких фильмах о любви. Ну, а как иначе?

Хрисан усмехается, а моё сердце замирает.

– Просто знай: я влюблён. Бесповоротно, – он молчит секунду, а затем добавляет: – нет, навсегда. Мне это слово больше нравится.

Я чувствую, как по телу разливается удивительное чувство. Я понимаю его и хочу признаться в ответ.

– Навсегда, – повторяю я, будто смакуя это прекрасное слово.

А потом, опомнившись, спрашиваю:

– Но что ты хотел рассказать? Чем ты был обеспокоен?

Хрисан отодвигается от меня, проводит пальцами по щеке и слегка улыбается:

– Я обещаю тебе рассказать. Завтра встретимся, Юна. И я всё объясню.

Но обещанное завтра так и не наступило.

Всего спустя сутки я лежу на нашей опушке и гляжу в небо, густо затянутое тучами. Вот-вот должен пойти снег, судя по чернющему цвету облаков. Даже на улице темновато, несмотря на полдень.

Моё сердце словно кто-то держит в кулаке и больно сжимает. Мне отчаянно хочется выть, кричать, рвать и метать. Но сил нет.

Я просто лежу и пялюсь в небо, надеясь, что меня засыплет снегом. И больше не придётся возвращаться в проклятый мир, где нет единственного человека, который меня любил.

Которого я любила, но так и не успела сказать об этом.

Я переворачиваюсь на бок и сворачиваюсь калачиком. В памяти вспыхивают дуры одноклассницы, которые вечно ныли из-за того, что их парень бросил. Тупицы. Как бы я хотела, чтобы меня бросили. Я прижимаю ладони к лицу и со всей силы жмурюсь. Так, что начинает болеть голова.

Когда меня вновь накрывает волна осознания, виски начинают пульсировать. Его нет. Его больше никогда не будет рядом.

Я злюсь на отца, который принёс эти новости.

– Милая. Нам нужно поговорить, – почти шепчет папа.

Я сразу напрягаюсь, потому что забыла, когда он был так ласков со мной.

Сердце ёкает, будто что-то чувствует.

– Юна…У меня есть ужасная новость…Я даже не знаю, как тебе сказать…

Никак…Никак не нужно было говорить. Лучше я буду искать его до конца дней, считая себя брошенной. Или затаю обиду и буду проклинать Хрисана. Но это было бы бессмысленно. Потому что на следующий же день из каждого утюга гремела страшная новость о сгоревшей в пожаре семье.

И когда он произносит ужасные слова, я даже не отвечаю. Будто не верю. Просто выбегаю из квартиры, даже не надев куртку. Мчусь к его дому, не обращая внимания на прохожих и транспорт. По дороге не думаю ни о чём, кроме того, что это ложь.

Но когда стою у сгоревшего дотла деревянного дома, который оцепили, кажется, все полицейские города, хочу просто войти в это пепелище и рассыпаться в прах.

Не помню, как я очутилась на нашей проклятой опушке. И злюсь на себя, что духу хватило сюда прийти.

Я снова поворачиваюсь на спину и проклинаю каждого, кто выразил мне сочувствие. Горите все в аду. Это вы должны были сдохнуть, а он остаться со мной.

Ненависть чувствую не только к сочувствующим. Под раздачу попадают булочки с корицей. И эти глаза, которые из-за яркого цвета, казалось, светились. Любовь тоже пусть катится к чёрту. И вообще все чувства на свете. Пусть кто-нибудь вместо сожалений предложит вырвать мне сердце, чтобы боль прекратилась. Потому что я не могу это вынести.

С неба, наконец, начинает сыпать снег. Снежинки опускаются мне на ресницы, губы и щёки. А из глаз вновь выступают слёзы.

Из леса слышится какой-то шорох, но подниматься и смотреть сил нет. Если сюда каким-то чудом забрели дикие звери, я готова быть съеденной.

От воспоминаний сердце сжалось. Наверное, я не заслужила такой сложной судьбы. Либерган по-прежнему лежал в кармане и будто бы посылал импульсы прямо в мозг, настойчиво прося воспользоваться им по назначению.

Но я не самоубийца. Перед глазами вспыхнул ещё один образ, который помнился смутно. Она стояла в нескольких метрах от меня, грустно улыбалась и глядела бездонно-синими глазами.

– Мама…

Она откинула русую косу за спину, отвернулась и зашагала в пустоту. Мне хотелось кинуться следом, просить её остаться или взять меня с собой. Но всё, на что я была способна, это отключиться в проклятом лесу.

* * *

Сквозь веки пробивался свет. Губы высохли так, что было больно их открывать. Я плохо соображала, где нахожусь. Пальцы рук онемели и почти не чувствовались. Кажется, это были симптомы обморожения.

Чьи-то пальцы дотронулись до шеи.

– Живая, пульс есть, – сказал женский голос.

– Ну, слава богу, – облегченно ответил мужской.

Незнакомая ладонь стала слегка бить меня по щекам.

– Юнона! Очнись!

Сил разлепить глаза не было. Но я отчаянно старалась. Было слишком ярко. Сначала из-за ослепительного солнечного света разглядеть незнакомцев не вышло, но спустя несколько секунд я сфокусировалась на нависшем надо мной девичьем лице.