Книга Год, когда я всему говорила ДА, страница 59 – Шонда Раймс

Я не справлюсь.

Помните, прямо сейчас мы еще не вступили в год «Да». Так что я делаю то, что всегда делала в моменты стресса. Я начинаю есть.

Я ем. И ем. И ем. Я заваливаю едой еду, заваленную едой. Как я уже сказала, я сейчас толще, чем когда-либо в жизни. Для него это не важно. Он меня любит. Его любовь выше всего наносного. Он – невероятный человек.

Чем он невероятнее, тем больше жратвы я пихаю в пасть.

Люди только и твердят мне: ты светишься.

Это потому что я влюблена, говорят они!

Это потому что я жирная и потная, говорю я!

Все так невероятно рады тому, что я с ним. Они его любят. Аж налюбиться вдоволь не могут.

Заметка на полях: похвалы, которых я удостоилась за то, что у меня был мужчина, за которого, как все надеялись, я выйду замуж, затмили все и всяческие похвалы, поздравления и восторги, которые сопровождали рождение моих детей и любое из моих многочисленных карьерных достижений. Это просто поразительно. Присутствие мужчины рядом со мной повергало людей в такой же апоплексический восторг, как и на тех старых видео, где зрители смотрят «живые» выступления Майкла Джексона. Где они вопят и рыдают.

Ладно, не вопят и не рыдают.

Но серьезно!

Они почти что вопили и рыдали.

Мужик. В сравнении с тремя детьми. С целым вечером программ на TV. С премией Пибоди. С «Золотым глобусом». С целой жизнью наград за достижения от DGA ^[53], WGA ^[54] и GLAAD ^[55]. С четырнадцатью премиями NAACP ^[56]. С тремя премиями AFI ^[57]. С медалью Гарварда и введением в Зал Славы телевидения – и это лишь немногие из моих достижений.

Какой-то мужик!

Он отличный парень. Один из лучших. Клуни отдыхает.

Но поскольку я не доктор Франкенштейн и поэтому не приложила руку к его созданию, я предпочла бы, чтобы меня не славили за его присутствие.

Это отвратительно.

Словно моя уличная цена выросла оттого, что меня захотел парень.

Знаете, какое у нас табу большее, чем быть жирной?

Не хотеть замуж.

Потом напомните мне начать революцию в этой сфере.

По мере продвижения года «Да» я начинаю выпутывать свой разум из истории о том, что мы – два утенка, что у нас импринтинг. Потому что это не так. Я знаю, что это не так. Потому что я лежала ночью без сна. В панике.

Он переедет сюда? Ко мне? И с детьми? Будет жить здесь? Со мной?

Мне придется все время с ним разговаривать. Видеть его каждый день. Осознавать его. Отдавать ему еще больше своей энергии и сосредоточенности. Мне и сейчас невероятно трудно вписать его. И это вовсе не оскорбление. Это правда. Все свое свободное время я провожу с детьми, потом идут друзья, потом родственники. Еще есть определенное количество времени наедине с собой, которой необходимо мне просто для того, чтобы иметь «мозговое пространство» для творчества, то время, что я называю проведенным в психологической кладовке. Я уже оторвала по кусочку времени от каждого, чтобы видеться с ним.

Он мягко предлагает:

– Я могу просто быть рядом, пока ты пишешь. Нам не обязательно разговаривать. Я просто хочу быть с тобой.

Мы с вами теперь уже близкие друзья, читатели. Так что вы знаете, как я отношусь к сочинительству.

Сочинительство – это гул. Сочинительство – это укладка рельсов. Сочинительство – это кайф.

А теперь вообразите, что этот гул, этот кайф, эти рельсы, которые нужно уложить, находятся за дверью. А эта дверь в пяти милях от вас. Эти пять миль – просто… написание чепухи, дуракаваляние, попытки придумать идею, блуждания по Интернету и надежда, черт возьми, отвлекаться не настолько, чтобы сдаться.

Знаете, что еще хуже? Эти пять миль вымощены брауни, капкейками, эпизодами «Игры престолов», Идрисом Эльбой ^[58], желающим поговорить только с тобой, и очень хорошими романами, которые еще не прочитаны.

Всякий раз когда я сажусь писать, мне приходится мысленно пробегать все эти пять миль мимо всего этого, чтобы добраться до заветной двери. Это долгая, трудная пятимильная пробежка. Иногда я добираюсь до этой двери почти умирающая.

Вот почему мне приходится продолжать это делать.

Чем чаще я пробегаю эти пять миль, тем лучше становится моя форма, а чем лучше становится моя форма, тем легче дается пробежка. И тем менее свежей и возбуждающей кажется вся эта хрень на обочине дороги. В смысле сколько времени она уже там валяется? Что еще важнее, набирая все лучшую форму, я могу бежать быстрее. А чем быстрее я бегу, тем быстрее мне удается добраться до этой двери.

К вам это тоже относится, собратья-писатели.

Когда каждый день садишься работать, становится все легче и легче подключаться к этому творческому пространству внутри разума.

Чем быстрее у меня получается добраться до этой двери, тем быстрее я могу добраться до хорошего.

За этой дверью – хорошее.

Так что когда я добираюсь до этой двери и распахиваю ее… вот тогда щелкает моя креативность, и то особенное местечко в моем мозгу начинает работать, и я перехожу от усилий к экзальтации и вдруг уже могу писать бесконечно, и во веки веков, вечно, вечно, веч…

И тут кто-то открывает дверь и спрашивает, хочу ли я кофе или воды, – и я опять ЗА ПЯТЬ МИЛЬ от двери.

Я скрежещу зубами, пытаюсь улыбаться и говорить: «Нет, спасибо, видишь, у меня здесь уже есть И кофе, И вода, вот прямо здесь». А потом начинаю заново бежать эти пять миль.

Это происходит приблизительно по тридцать пять раз в день в офисе.

Кто-то выключает мой гул. И всегда по веской причине. Но мне все равно приходится подпихивать под себя ладони, чтобы избежать обвинений в убийствах, которые сейчас совершаются в параллельной вселенной.

Вообразите, что это происходит дома, милые читатели. С человеком, который любит вас и вовсе не хотел вас беспокоить.