Книга Нюрнбергский процесс глазами психолога, страница 69 – Густав Марк Гилберт

Фрау Геринг умолкла, глаза ее зажглись ненавистью.

— Гитлер, скорее всего, просто душевнобольной! — выдавила фрау Геринг после паузы. — Вы разговаривали с доктором Морелем? Тот должен знать. Он ежедневно осматривал его.

— Я говорил с доктором Морелем. Он был весьма озабочен утверждениями о том, что его инъекции оказывали неблагоприятное воздействие на Гитлера. Но он — не психиатр, а скорее смахивает на знахаря. Мне показалось, что он в смысле ненормальности сам недалеко ушел от своего пациента.

— Могу в это поверить! Врач, который ежедневно осматривает своего пациента, должен определить, что с ним что-то не так. Я это смогла определить! Он был ненормальный!

— Если бы отыскался такой психиатр, который бы рискнул объявить Гитлера ненормальным, его расстреляли бы на месте.

— Тогда бы мой муж занял его пост. И освободился бы от этой никому не нужной присяги на верность. Он бы ни за что не позволил вершить судьбу немецкого народа такому человеку. Но его преданность — его верность…

Фрау Геринг не закончила фразы.

— Боже, насколько другой могла бы быть участь Германии, если бы он еще до войны стал фюрером. Войны бы вообще не было, не было бы и преследований. Вы знаете моего мужа. Он не из тех, кто снедаем ненавистью. Он и сам жил, и давал жить другим.

У Гитлера же совершенно другой характер. Одна только эта железная решимость, только это бесконечное стремление идти напролом к своей цели. Никаких компромиссов, никакой передышки. Вначале он таким не был. К концу он явно повредился умом. Доктор Морель должен об этом знать. Потому что, если человек не в состоянии отдыхать, не в состоянии смеяться, если все время держит руку вот так, — Фрау Геринг, согнув руку в локте, прижала ее к животу, как бы возложив ее на невидимую повязку. Частичный паралич руки Гитлера доктор Морель объяснял как один из симптомов истерии.

После чаепития, когда Эдда ушла, фрау Геринг снова заговорила о бесчинствах. Она рассказала, как обратилась к Гиммлеру с просьбой организовать ей поездку в Освенцим для того, чтобы осмотреть концентрационный лагерь, после того как ей стали приходить многочисленные письма, авторы которых сообщали, что в этом лагере творятся странные дела. Будучи первой дамой Рейха, она пожелала сама убедиться в том, что там все в порядке. Гиммлер ответил ей вежливым письмом, в котором дал ей понять, что ей не пристало вмешиваться в дела, се не касавшиеся. Фрау Геринг добавила, что ни в одном из нескольких тысяч полученных ею писем речи о каких-либо массовых убийствах не шло, что натолкнуло се на мысль, что корреспонденция перлюстрировалась гестапо.

Потом она снова заговорила о Геринге:

— Мне так досадно, что я ничего не могу для него сделать. Он был так добр со мной. А сейчас я бессильна что-либо изменить. Меня не хватает даже на то, чтобы достать все то, без чего сейчас нам не обойтись. Он всегда меня ограждал от всех проблем.

Созвонившись с представителями оккупационной администрации, я попытался договориться с ними о том, чтобы фрау Геринг была возвращена одежда, конфискованная при аресте.

Я расстался с ней с ощущением, что оберегаемая Дама Сердца Геринга до сих пор горячо любила своего сиятельного рыцаря, поместившего ее в башню из слоновой кости, чтобы там было удобнее взирать на деяния се героя и чтить его шумную натуру. И даже суровое осознание того, что се герой был в прислужниках у обер-убийцы, не развеяло ее иллюзий относительно своего супруга. Возвращаясь в Нюрнберг, я обдумал способ, каким довести до его понимания настоятельную просьбу его жены покончить с порочной верностью. К тому же мне предстояло убедиться, каково будет воздействие ее пробудившегося материнского и человеческого инстинкта на его средневеково-героические представления.

24 марта. Кодекс чести Геринга

Камера Геринга. Я передал Герингу письмо от его жены и открытку от его ребенка. Он не пожелал читать их в моем присутствии, но поинтересовался у меня, как у них идут дела и что с ними. Я передал ему наш разговор и описал условия, в которых они живут.

— Мы много говорили о вашей верности Гитлеру, о его приказе арестовать и расстрелять вас и вашу семью, включая маленькую Эдду, — сообщил я.

— О, я уже не верю в то, что такой приказ мог исходить от самого Гитлера. Это было делом рук Бормана, этой мерзкой свиньи.

Внезапно лицо Геринга исказила злоба.

— Говорю вам, герр доктор, если бы эта дрянь на пять минут оказалась бы вот в этой камере при запертой двери, то после этого уже не было бы нужды отдавать его под суд, это я вам гарантирую!

Скрипнув зубами, он сжал кулаки.

— Я бы этого подонка удушил голыми руками! И не только за те гадости, которые он делал мне, нет, а за все его вероломные уловки, которые он творил, пользуясь тем, что сумел втереться в доверие фюрера!

И хотя Геринг очень быстро отошел от гнева, я заметил, что во время нашею разговора правая рука его помимо воли оставалась сжатой в кулак целых пять минут.

— Да, вопрос, который задал мне сэр Дэвид, — продолжал он, — это был очень опасный вопрос — самый опасный за весь процесс!

Геринг снова повторил вопрос сэра Дэвида, желает ли Геринг по-прежнему хранить верность убийце, тут же присовокупив и свой ответ на него.

— Знаете, я никогда не прославлял и не осуждал его. Не хочу осуждать его и сейчас.

— Я ожидал этого. Вам никак не хотелось высказать иностранному суду то, что у вас накипело.

— Разумеется, кроме того, мне хотелось показать своему народу пример того, что еще существует такое понятие, как верность.

Вот за это я и ухватился.

— Дело в том, что ваша жена весьма расстроена этой вашей слепой верностью к фюреру, в особенности после всех этих передряг и приказа расстрелять вас. Вот ее слова: «Мне бы хоть раз увидеть его. Хоть на пять минут!»

Геринг очень внимательно смотрел на меня, когда я передавал ему сказанное его супругой, стараясь интонацией передать и ее душевное состояние. Геринг понял, чего я хочу от него.

И отреагировал снисходительной улыбкой — он прощал и понимал меня.

— Да, да, понимаю. Она может влиять на меня в отношении очень многих вещей, но вот что касается моего кодекса чести — тут уж нет. Тут уж меня не поколеблет никто. Я позволял ей распоряжаться в доме, как ей заблагорассудится, я делал для нее все, что она ни пожелала, но если речь заходила о принципиальных для мужчины вещах, тут уж позвольте — женщинам сюда доступ закрыт.

Это и был его ответ на мой вопрос. К средневековой, эгоцентрической системе ценностей Геринга относилось и «рыцарское» восприятие женщины, скрывавшее свои истинные нарциссические цели за фасадом презрительно-покровительственного снисхождения, не позволявшего женской концепции гуманности стать на пути к осуществлению этих целей.

Опершись локтем на койку, Геринг негромко, больше для себя, произнес: