Онлайн книга «Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории»
|
– Граф, я слышала, что вы тоже играете! Не успел он ответить, как Павел с каким-то вызовом выкрикнул: – Мой отец тоже играл на скрипке! – На беду в тот момент взглянул он на сапоги Шереметева с красными каблуками и, заложив руки за спину, проговорил с искаженным от злобы лицом: – Граф Николай Шереметев, ты русский человек или нет? Нечего обезьянничать с французов, все должно быть свое! – И, развернувшись, направился в противоположную сторону. Стало ясно, что сегодня более не будет у них никаких разговоров, но Шереметев должен и далее оставаться в Санкт-Петербурге… А встреча их один на один все-таки состоялась. И не одна. Можно только предполагать, о чем были те разговоры. Конечно, о России, ее друзьях и недругах… О Средиземном морс и острове Мальта, лежащем в самом его центре, между христианским и мусульманским мирами… О фельдмаршале Шереметеве, первом кавалере Мальтийского ордена… В голове Павла зрели всемирного размаха планы: Индия, Китай… Говорили об ордене госпитальеров. Фельдмаршал Шереметев был поклонником заветов госпитальеров: развивать культуру, помогать страждущим, больным и раненым… Павел ко всему относился излишне серьезно, а Шереметев умел повернуть серьезный разговор иной раз к шутке, быту. После громких слов о госпитальерах он с легкостью заметил: – Моя матушка Варвара Алексеевна не знала о госпитальерах, однако – она без всякого ордена взяла и построила в Вешняках дом для сирых и убогих, странноприимный дом. (Он чуть не добавил, что и любимая актриса его говаривала о том же.) – Твоя матушка? – улыбнулся Павел, что-то вспомнив. – А ты знаешь, как ее называли? «Тигрицей» – вот! С характером была сударыня… А тебя не одолевают ее «тигриные» приступы? Шереметев рассмеялся, уклонившись от ответа. Он-то знал: если что-нибудь выведет его из себя, если взъярится нутро – он неуправляем. Мало кто, кроме разве отца да Пашеньки-Жемчужинки, укротит, успокоит его. Расстались старые товарищи тепло, почти сердечно. Граф приглашал великого князя в Москву: идет спешное строительство дворца в Останкине – как не побывать там при случае Павлу Петровичу?.. Странный гость Наступил уж великий пост, а графа все не было. Разболелась старая княгиня Долгорукая. Марфа Михайловна болела, как болели люди старого закала: лежала, молилась, не жаловалась ни на что – только по ночам стонала так, что слышно было на дворе. Пашенька мыслями стремилась в Петербург, а сама не отходила от своей второй матери. Но думала об одном: что-то делает там граф, с кем время проводит? Червячок ревности грыз ее душу, вида она не показывала – лишь темнели глаза от печали. Однако Марфа Михайловна сама обо всем догадывалась. И однажды завела будто нечаянно разговор. Рассказала, как у Воронцова тоже была знатная певица, фаворитка, и тоже тот уезжал то за границу, то в столицу. И что придумала та Дуняша? Сказала господину: мол, был тут Зубов и хотел выкупить ее у Воронцова. И то же самое с князем Потемкиным, пристал к Воронцову: «Отдай мне свою соловушку-певичку, большие деньги заплачу». И что же? Перестал Воронцов надолго расставаться с Дуняшей, а коли уезжал – посылал записочку… Параша тот рассказ по-своему истолковала и решила, что так же поступит с Николаем Петровичем, когда он вернется. Тем более, что князь Потемкин действительно хотел ее выкупить. А пока… Пока не отходила она от постели Марфы Михайловны. Однажды прибыл в Кусково навестить свою тетушку князь Иван Михайлович Долгорукий. – Кто он такой? – спросила Паша. – Помнишь, говорила я тебе про Наталью Борисовну? Которую из-за мужа в ссылку послали, в вечные снега, в Сибирь? Так это внук ее. В театре играет, пьесы сочиняет, но человек странный. Человек умный, однако не благоразумный – порой такое скажет, так некстати, что Боже избавь! Ох, не знаю, как и принимать-то его! Не одетая, встать не могу! – взволновалась старушка. – Не вставайте! Какой бы человек ни был – поймет! Поздоровавшись, гость и вправду сразу сказал невпопад: – Хвороба напала? Не горюйте, Марфа Михайловна! Все там будем, царство-то небесное, небось, получше земного… Как их сиятельства? Не дождавшись ответа, сам же и ответил: – Петр Борисович – настоящий вельможа, одно слово – «граф-государь», а вот сынок его уже не тот, покоя в нем нет, страстям подвержен! То меланхолии поддается, то грозен, аки Зевес… – Ты хорош, Иван Михайлович, когда весел бываешь. Живость характера твоего бывает причиной непростительных промахов. Вот теперь время ли говорить дурное про Шереметевых? – Молчу! Говоришь, что хорош я? – Долгорукий расхохотался. – Лестные слова для меня не подходят! Природа скверную шутку со мной сыграла: челюсть выпятила вперед, а на нижнюю губу столько материала не пожалела, что из нее бы две губы могли выйти… Иван Михайлович поцеловал руку Параше, отпустил комплимент и стал забавлять старушку (словно затем и явился, чтобы развеселить): – Марфа Михайловна, хочешь ли, расскажу историю? Пользительно при болезни… Она кивнула, видно, боли и правда отступили при таком госте. – Так вот. Приходит к супруге моей одна вдова, муж ее человек был скверный да, слава Богу, скончался! Остался сын великовозрастный. И вздумал тот сын, офицер уже, пить-гулять. Что делать? Приходит вдова к моей жене и просит: дай, мол, мне двух лакеев! – «Зачем, моя милая? С большим удовольствием, да только зачем они вам понадобились?» – А я, говорит, хочу сына высечь. Только сил у меня нету, так пусть лакеи его проучат. – «Да что за вздор ты говоришь, ведь сын твой офицер!» – Но я-то мать! И вольна его – как следует! Так что уж не откажи, матушка! Марфа Михайловна молчала, удивленная услышанным. – Как вам это нравится, тетушка? – Долгорукий раскатисто рассмеялся. Нижняя губа его прыгала, а верхняя только растянулась в улыбке. Но прошло еще некоторое время, – таратуй болтал, – Параша уже не замечала ни «челюсти-балкона», ни толстой губы, – так оживлен был Долгорукий. Поверишь Марфе Михайловне: так находчив, умен внук Натальи Борисовны, что невольно забывается его внешность. Да и сама она уже улыбалась. Князь обратился к Параше: – Помните, как вы с графом приезжали ко мне? Постановку мы показывали. Ох, хитер, хитроумен твой граф! Прибыл, мол, просто так, поглядеть театр, а знаю я, что на уме него! – Что? – не поняла та. – А то, Прасковья Ивановна, что желали граф, чтобы ваша милость услыхала, как поет моя супруга! Водит он вас в разные театры, а все для чего? Чтобы или вы поучились, или убедился он, что лучше его любимой актрисы никто не поет! Параша смутилась, но промолчала, а князь продолжал в непринужденной шутливой манере: – Днями в Петербург я съездил – так во дворце Зимнем научился новой игре в карты. Макау называется. Только из-за живости характера не могу я долго сидеть за столом!.. |