Книга Чудовы луга, страница 42 – Ярослава Кузнецова, Анастасия Воскресенская

На руке у него был шрам, чуть выше локтя. Поперечная полоска, толщиной с пеньковый жгут. Не такая уж давняя, она не успела еще побелеть. И другой шрам, более ранний — Ласточка отодвинулась, нащупав его на ребрах — безобразная кривулина, стянувшая кожу.

— У-у! Кто зашивал?

Кай жмурился и потягивался под ее руками.

— Да есть у нас там… Коновал.

— Оно и видно. — Ласточка погладила страшненький рубец. Шрамы украшают мужчину, но этот не украшал. Впрочем, и не уродовал особо. — Ты сражался, — сказала она. — Это мечная рана.

— Не твои ручки шили, конечно. — Кай поймал и поцеловал ее ладонь. — Ладно. Я расскажу. — Голос стал серьезней. — Расскажу.

Пауза. Потрескивал и мерцал светильник на столе. За окном, в застрехе, выл ветер. Капала и журчала вода, стекая сквозь щели в подпол.

Глаза у Кая казались темными, тянущими, как болото. Под скулами легли тени.

— Я собрал людей и взял Чистую Вереть. Тебя, между прочим, лорд обнимает. Довольна?

— Так это про тебя рассказывали? — Она чуть нахмурилась и потрогала Кая пальцем меж бровей, словно там отразилась ее собственная морщинка. — Это твои разбойники? У нас тут много про Вереть болтали. Ты знаешь, что лорд Радель по весне поедет вас выкуривать?

— Конечно, — Кай беспечно улыбнулся. — Посмотрим, кто кого.

— Ты занял крепость своего отчима… Сколько у тебя людей?

— Достаточно. Две сотни. К лету будет еще больше.

— Ого! Погоди, — она тряхнула головой. — Две сотни кого? Разбойников? Каторжан? Бродяг всяких и браконьеров?

Кай прикрыл ладонью ласточкин рот.

— Тссс. Ну и что!

Рука скользнула на затылок и надавила, заставляя нагнуться, навстречу протянутым губам. Ласточка уперлась локтем Каю в плечо.

— Как «ну и что»? У них мечи-то хоть есть? Или ты их дубьем и цепами вооружил?

— Тссс! Я разберусь. Не волнуйся. Я — сын Шиммеля. Шиммель — лорд Чудовых лугов. Вереть моя по праву крови.

— Когда он был этим лордом, окстись! А до Лавена тут найлы сидели, если кто из них о своем праве заявит, его что, слушать будут?

— Шиммеля помнят и знают. Он до сих пор ездит с ватагами от снега до льда и от льда до снега. Его боятся. Это — сила, Ласточка.

Она покачала головой.

— Это морок болотный. Дух неупокоенный.

— Это — сила. И она моя. Она вот тут, — Кай прижал кулак к груди, между ключиц. Под кулаком темным кружочком лежала медная солька. — Я ею владею.

— Ты владеешь? Или она тобой? — Ласточка покачала головой. — Шиммель! Он что, правда ездит с твоим войском? Ты видел его?

— Да, — сказал Кай.

Он приподнялся на локте, приблизив лицо. Дыхание его шевелило прядку волос на ласточкиной щеке.

— Ты даже не знаешь, что на него смотреть нельзя. Никому из смертных. Понимаешь, он всегда за спиной, совсем рядом, между людей, лошадь его сивая меж других лошадей… Зацепишь взглядом — то ли он, то ли твой товарищ едет. Будешь присматриваться — удача отвернется, зарубят в первой стычке. Парни даже флягу через плечо передают, не глядя. Закон такой разбойничий.

— Душегубы всегда суеверны.

— Правда это, поверь мне. Не с чужих слов рассказываю, сам видел.

— Ты сказал, что видел Шиммеля.

— Да. Я — видел. Даже говорил с ним. Мне можно. Я такой же как он, наполовину. Кровь от крови.

— Какая кровь у мертвеца? Ты же не дух, ты живой, теплый, вот, — она положила руку ему на грудь. — Сердце стучит. И солю носишь.

— Соля даже чудь болотную не пугает. — Кай прижал ладонью ее ладонь, вздохнул и откинулся на подушку. — И Шиммель на мертвеца не похож. И на демона тоже. Только вот… — Он на мгновение отвел взгляд, огонек в светильнике вдруг присел, зашипел, плюясь искрами, тени, колеблясь, придвинулись из углов. — Только не дай Бог, Ласточка, повстречать меня, когда отец со мной. Не хотел бы я тебе таким показаться.

— Почему? Глаза огнем горят и дым из ноздрей?

Она не сдержалась, фыркнула, и Кай посмотрел на нее с каким-то непонятным, несвойственным ему прежде выражением. Как на малявку, ляпнувшую глупость. Ласточка даже бровь подняла. Что-то парень навыдумывал несусветного.

— Ты на самом деле хочешь все знать?

— Да уж рассказывай, куда ввязался.

Кай помолчал, сдвинув брови. Потер ладонью впалый живот.

— У тебя пожрать что-нибудь найдется? Горячего бы…

— Печку надо растопить.

Она приподнялась, Кай тут же поймал ее за руку.

— Не надо. Не сейчас. Потом. Хлеба дай с салом, если есть. А утром супчику сваришь, ладно? Так скучаю по твоей стряпне… — Неловкая улыбка. — Ласточка, я тебе подарков привез. Золото, шаль шелковую. Посмотришь?

Она снова покачала головой. Во рту было горько.

— Сейчас принесу тебе хлеба. А ты рассказывай. Рассказывай.

* * *

— Что там дальше? — Кай обернулся и посмотрел на Занозу.

— А пес его знает, — тот почесал в затылке, сморщился. — Ежели напрямки пойти, то потопнешь, а ежели кругаля дать на север — так к найлам попадешь.

— Нам туда, — Кай указал вперед. — Я знаю. Должна быть тропа.

— Нету там тропинок. Это ж болото, — Заноза глянул виновато.

С тех пор, как Кай вытащил мужика из передряги, а потом рассказал, зачем он здесь — тот поверил сразу и бесповоротно.

Свел с нужными людьми.

«Нужные люди», которых лорд Кавен нещадно гонял по лесам и вешал при первой возможности, выглядели не ахти. Заросшие, грязные, злющие.

Клык, здоровенный парень с белыми, как пенька кудлатыми волосами, Щавлик — молодой, пухлогубый, с усами-черточками. Рыня Оголец, дюжий мужик с бельмом на глазу. С ними — еще дюжина, Кай их даже по именам не помнил.

«Шиммелев сын», сказал им Заноза.

Кай назвался им именем, которое не носил уже давным-давно. Вентиска. Вир прозвал его так, потому что он родился в феврале, среди вьюги и мглы.

На андалате это значило — «метель».

Имя, как имя, не хуже и лучше многих.

Теперь эти люди шли за ним, каждый миг ожидая страшного чуда или знамения.

Кай не знал, как сделать так, чтобы случилось чудо, да и не хотел. Он ехал вперед, по еле намеченным лесным тропам, иногда через непролазный бурелом или по колено утопая в черной грязи.

Не останавливаясь.

Он спешился, кинул повод Занозе. Новая кобыла, светло-серая, с перечно-сивой гривой, покосилась на хозяина глазом навыкате, прижала уши.

На всю компанию у них было еще четыре лошади, остальные шли пешком.