Книга Дело всей жизни. Книга вторая, страница 41 – Ульяна Громова

Бомж, но не Леха. Гнилые зубы, опухшее лицо, синие губы, черные обломанные ногти…

— Тут человек был, бродяга, — язык не повернулся назвать Алексея бомжом теперь, когда видел перед собой этого, опустившегося на дно совершенно. — Леха зовут его.

— Так дашь сигаретку?

— Он говорил, года три… нет, пять здесь обитает. С сумкой ходит, варенье варит, живет где-то здесь, за могилками ухаживает.

— А, был тут один, сам по себе, так нет его больше.

— Умер?! — ледяная рука сжала сердце.

— Да с чего б он умер? Осень еще! Зимой мрем. Прифрантился он, видел, как шмотки на реке стирал, потом стриженным его видел, в секонд-хенде здешнем он прикупился — это мне уже Лизка сказала, она в том районе ошивается, он ей пожитки свои отдал да и пропал. Так дашь сигарету?

— Не курю.

Повернулся и пошел к выходу с кладбища, на ходу набирая простой номер, который был указан на машине такси.

***

Оказалось, что у меня, как и у девушек, есть любимые вещи, которые я хотел взять с собой — парфюмерная линия, созданная для меня Несси. Она на самом деле талантливая девочка, и ее мечта стать уникальным «носом» имела более чем хорошую основу. У неё врожденное чутье, она идеально подбирает ароматы к естественному запаху кожи и волос, и в другой ситуации я бы отхватил ее в свой научный институт как перспективного молодого специалиста, как собирался поступить со Стасом.

Я дал брату наводки для доработки его проектов и уже заложил в статью расходов приобретение патента на его изобретение. Но — только теперь понял — поступал с ним так, как поступал со мной отец — начал натаскивать парня жестко. А теперь буду делать это еще жестче — чтобы вытравить из него влияние крови нашей матери. Как жаль, что люди — не химеры, не могут выбирать себе гены.

Я не любил мать. Если раньше корил себя, то сейчас осознал, что просто не обязан ее любить и винить себя за это. Я больше не ребенок, и безусловная любовь к родившей меня женщине иссякла уже давно. И материнский инстинкт в ней так и не проснулся. Стас ей оказался не нужен так же, как и я. Зачем же тогда она нам с братом?

Достал рюкзак, с которым прилетел в Россию, расстегнул, сунув в него руку — что-то там лежало — и медленно, уже вспомнив, что это, достал… тотем.

Бросил рюкзак и прошел в гостиную. Поставил череп одноглазого ягуара на закрытый ноутбук и сел в кресло напротив. Рука сама потянулась к сотовому.

— Пап… — и запоздало взглянул на часы — в Нью-Йорке два часа ночи. — Извини, я перезвоню днем.

— Нет-нет, сынок, — хрипловато со сна бодро ответил отец. — Что-то случилось?

— В Майами ты хотел отдать мне глаз ягуара…

Я тогда выслушал историю, рассказанную отцом, но око не взял. Даже не видел его — Герман оставил его в номере. Все казалось бредом. Статья о деде и проклятье всколыхнула воспоминания, но все же как-то прошла мимо. А теперь, когда решил покончить с попытками самбо и Максима перевоплотить меня из похотливого мудака в нормального мужчину, я завязывал все концы. И этот единственный болтался… камнем на шее. Усмехнулся возникшей двусмыслице.

— Знаешь, Никита, все это на самом деле не имеет значения…

— А я подумал, что сменить город на джунгли не такая уж плохая идея. Всегда хотел заняться этнофармакологией, к тому же самбо заинтересовал меня лозой ду́хов.

И вибрациями, которые могут заставить заболеть и убить болезнь…

— Пробовал я это чертово зелье.

— Серьезно? — я даже встал и подошел к панорамному окну, заскользил взглядом по реке, зеленой зоне сосняка и домам, а воображение рисовало, что стою на высокой скале и смотрю на амазонскую долину. — Ты никогда не говорил об этом.

Отец тяжело вздохнул:

— Лет шесть назад я предпринял попытку найти племя индейцев и вернуть этот чертов камень. Неделю шарахался по амазонской сельве, чувствовал дым костра, но так и не смог добраться до становища. Проводник бросил меня одного, сказал, что его кружит злой дух черного ягуара, потому что я проклят. Он и напоил меня настоем айяхуаски, чтобы я сам это увидел… или почувствовал.

— Эта история с дедом…

— Правда. От первого слова до последнего. У меня есть копия судебного дела и многих документов. Было время, я глубоко копался в этой каше.

— Зачем?

— Это предмет долгого разговора.

— А где сейчас вся коллекция артефактов?

Она была в доме в Барвихе, там мне дед Роман ее и показывал, когда рассказывал свои… выходит, далеко не сказки, а буквально откровения.

— В банковском сейфе здесь, в Нью-Йорке.

— Как ты их вывез из России?

— Организовал тур музею, в Москве муляжи заменил подлинниками, в Нью-Йорке — наоборот.

— Почему было не оставить музею?

— Я собирался вернуть их все туда, где Волгин их украл, но потерпел неудачу с первым же и бросил эту затею. Не знаю, что делать с этим наследием.

Я даже не знал, как вообще относиться ко всему этому. Я реалист. Для меня стакан не пуст и не полон, мне важно, что в нем находится. Око ягуара выбивалось из моей реальности, торчало, как сор в глазу, временами кололо и мешало. То, что внештатный корреспондент Бродяга вытащил историю на свет божий спустя столько лет, вызывало вопросы. Главный — кто он сам?

— Есть новости? — решил отойти от темы, потому что в голове брезжили еще не оформившиеся мысли.

— Тест ДНК будет готов через две недели. Суд о назначении нового распорядителя — примерно тогда же. На днях сообщу точную дату.

— Я уже буду в Нью-Йорке. Послезавтра вылетаю во Францию, оттуда в Германию и домой.

— Пришлю за тобой самолёт.

— Отлично, пап. Спокойной ночи.

***

Я все же приобрел небольшой чемодан — некоторые вещи, кроме парф-линии, мне тоже захотелось взять с собой. Ничуть не сомневался, что Теренс подобрал бы гардероб под тот имидж, который теперь у меня был — синие футболки надежно сменились стильными рубашками, но все же то, что выбрала для меня здесь девушка-стилист, оставлять не хотелось. Мне еще вчера вернули переплату за аренду апартаментов, которые я должен освободить в четыре утра завтра, клининг наведет порядок после моего отъезда, а оставшиеся лежалые продукты я все выбросил, оставив лишь банку хорошего кофе — специально купил, помнил, как сам приехал сюда.

Макс появился утром, еще не было и девяти часов. К моему удивлению, не один — с красивой блондинкой старше сорока. Я спустился в ресторан этажом ниже, где мои гости уже заказали плотный завтрак и расположились у стеклянной стены в удобных кожаных креслах.