Книга Париж слезам не верит, страница 13 – Ольга Игоревна Елисеева

– Вы ведете себя неприлично, – понизив голос до шепота, сообщил Арсений.

Мадемуазель Толстая расхохоталась, прикрыв рот варежкой.

– Я это слышу от человека, валяющегося на дороге! Милостивый государь, если бы я вела себя прилично, я бы никогда к вам не подошла. Идемте, наконец!

Аграфена довольно уверенно перекинула руку Закревского себе через плечо, и в этот момент возле ее головы промелькнуло что-то блестящее. Если бы девушка не наклонилась, эта штука непременно ударила бы ее в шею. Генерал обернулся настолько быстро, насколько был в состоянии. Он заметил, как в толпе промелькнула спина удалявшегося человека. Тот явно спешил покинуть место происшествия. Будь Арсений на ногах, имей он силы… Закревский не без труда поднялся и сделал несколько шагов. Из снежного намета сбоку дорожки торчал нож. Красиво изогнутый, турецкий, с костяной ручкой. Не особенно дорогой и не особенно редкий, но все же и не кухонный резак, каких пруд пруди.

– Мадемуазель, сделайте милость, – обратился он к Аграфене. – Достаньте носовой платок и аккуратно, слышите, аккуратно возьмите нож.

– Зачем? Это не наше. – Толстая непонимающе хлопала ресницами. – Кто-то потерял. Будет искать…

– Сударыня, на вас только что покушались. – Генералу хотелось взвыть от досады. Ну что же она такая дура! И притом, видимо, славная дура. Не бросает его, пытается помочь.

– На меня? – Аграфена сделала большие глаза. – Вы шутите?

– Пойдемте отсюда. – Закревский решительно заковылял прочь, не выпуская при этом руки своей странной знакомой. Он был сердит не на шутку и тащил ее довольно быстро.

Спутники удалились от гор, пересекли Сенатскую площадь. И тут не дожидаясь, пока он возьмет сани, Аграфена подняла муфту и звонко закричала:

– Извозчик!

«Бог мой!» – обомлел генерал. Она еще и извозчиков сама останавливает. Ну, ниже некуда! Графиня Толстая! Драть нужно не ее, а папеньку!

Между тем извозчик явился, как по мановению волшебной палочки.

– Садитесь, мы быстро доедем. Вы где живете?

Арсений уже ничему не удивлялся.

– Вообще-то это я должен вас отвезти, а вы – испытывать неловкость, что находитесь в карете с малознакомым мужчиной.

– Разве мне было дурно? – парировала Аграфена. – Кстати, что с вами? От вас вином не пахнет.

– Это контузия, – без всякого удовольствия признался генерал.

– Ого! – Мадемуазель Толстая сделала страшные глаза. – Вам повезло. У моих подруг Олениных брата так шарахнуло, что он до сих пор в беспамятстве, не может говорить и мочится под себя.

– Я не мочусь под себя, – побагровел Арсений. «Дайте мне этого папеньку, я его удушу собственными руками!»

– Ну так где вы живете? – повторила нимало не смущенная Аграфена. – Я же вижу, вы весь зеленый. Поедемте. А не то вам сейчас опять станет плохо, и неизвестно, куда еще этот извозчик вас завезет. Завтра в газетах напишут, что в лесу нашли генеральский труп, и я буду по гроб жизни казниться, что бросила вас.

Арсений сдался.

– Вас не смущает, что вы едете на квартиру к холостому мужчине? – уже откинувшись на подушки, спросил он. – Трогай на Галерную!

– Господи, да разве бы я поехала к женатому? – всплеснула руками Толстая. – У меня совершенно иное воспитание. Моя матушка, если хотите знать, была из старообрядцев, дочь заводчика Дурасова, несметно богатая. Я и креститься, как они, умею. – В подтверждение она осенила себя широким двуперстным знамением. – Так вот, матушка по своей вере отличалась исключительной строгостью…

– Жаль, что ваша maman рано скончалась, – слабым голосом отозвался Закревский.

– Откуда вы знаете? – поразилась Аграфена.

– Заметно. Нож вы взяли?

Толстая продемонстрировала платок, с завернутым в него предметом.

– Вот уже приехали.

Арсений настоял на том, чтобы самому заплатить извозчику.

– Как хотите.

Не без ее помощи он поднялся по лестнице на второй этаж, где заспанный денщик открыл дверь на настойчивый стук Аграфены.

– Эй, ты, – цыкнула на него графиня. – Живо за доктором!

Закревский слабо отмахнулся.

– Это бесполезно. Не стоит. Он ничем не поможет.

– Пусть придет, – потребовала капризная гостья. – Не разломится. А вы ложитесь на диван.

Она огляделась по сторонам. Квартира явно не произвела на нее впечатления. Слепой, темный коридор. Три комнаты: кабинет, спальня, столовая. Чуланчик для денщика.

– Бедненько вы живете, – протянула Аграфена.

– Я не богат, – с достоинством оборвал ее Закревский.

– А я богата, – простодушно отозвалась гостья. – И что? Не в деньгах счастье.

После недавней истории с Петроханом генерал был готов поверить.

– В чем же, по-вашему, счастье, Аграфена Федоровна?

– Не знаю. – Толстая задумчиво глядела на улицу. День начинал сереть, на небе собирались тучи. – Некоторым его не положено.

– Вы говорите странные вещи, мадемуазель. – Закревский впервые внимательно всмотрелся в ее нарочито беспечное лицо. – Сколько вам лет?

– Восемнадцать. А вам?

– Тридцать три.

– Хорошая разница.

– В каком смысле?

– Ни в каком. – Она делано рассмеялась. – А скажите, неужели вам до сих пор хочется жить? При таких-то болях?

– Кому же не хочется?

– Многим, – уклончиво ответила гостья. – Зовите меня Груша.

– Не могу, – развел руками генерал. – Мы с вами до сих пор не представлены. Вы явились ко мне в штаб без приглашения. Так делают только в крайних обстоятельствах, оправданных смертью кормильца и отсутствием родственников. Нас должны были представить хорошо знакомые люди. Представление является поручительством порядочных намерений сторон.

Аграфена вздохнула.

– Какая скука! Вы всегда так живете: «порядочных намерений сторон»? – передразнила она. – Ну и где эти «порядочные стороны» были сегодня, когда вы лежали на снегу? Посчитали недостаточно «порядочным» для себя подойти и посмотреть, не помер ли человек? Кстати, – ее лицо на мгновение стало серьезным, – форма, насколько я помню, говорит сама за себя и в представлениях не нуждается? И что? Кто-то вспомнил об этом?

Мадемуазель Толстая процитировала строку из правил Благородного собрания и с вызовом смотрела на генерала. Гостья вдруг перестала казаться ему такой уж простодушной. Выходит, она намеренно нарушала светские приличия?

– Зовите меня Грушей, – настойчиво повторила девушка. – А я буду называть вас так, как вы пожелаете, даже «ваше высокопревосходительство», если лично вам это будет приятно.