Книга Тьма между нами, страница 31 – Джон Маррс

Возвращаюсь с подносом, где стоит ужин на двоих. Мы садимся бок о бок на пуфик, ставим тарелки на колени, едим картофельное пюре с колбасками и наблюдаем за окном через дорогу. О неудавшейся попытке побега молчим.

Мы никогда раньше не ели с ней вместе в спальне. Мэгги берет с подноса металлический нож, чтобы разрезать колбаску, и в ту же секунду мы обе понимаем, какую оплошность я допустила. Злюсь на себя — всего несколько минут назад думала про бдительность, а теперь фактически собственными руками протянула ей оружие. Она поворачивает нож и передает его мне рукояткой вперед.

— Всё в порядке, — отвечаю я, и она продолжает, как ни в чем не бывало:

— Вкусные колбаски. С чем они?

— На них была скидка. С перцем чили.

— Чили? Надо же… Ты в детстве обожала пюре с колбасками.

— Да, праздник для желудка.

— А мое любимое блюдо — ростбиф, йоркширские пудинги ^[18] и жареная картошка.

— Никогда не умела готовить эти пудинги, как ты.

— Весь секрет в том, какова температура в духовке. Если выставить слишком высокую, они не поднимутся. Алистеру они тоже никогда не удавались, готовил он плохо.

Упоминание папы немало меня удивляет, а то, как невзначай она это делает, будто мы постоянно о нем говорим, вообще вгоняет меня в ступор. В одном Мэгги остается верна себе: никогда не называет его «твой отец», словно лишая его тем самым родительских прав.

— Неправда, — возражаю я. — По выходным он всегда готовил. И я ему помогала.

— Да, готовил. Но знаешь, как говорят, пекарь — не повар. Мучное и десерты он пек отменно, а вот насчет всего остального… Помнишь, когда я заболела опоясывающим лишаем, он готовил обед и засунул рыбные палочки в микроволновку на пятнадцать минут? Есть их было невозможно.

Это воспоминание вызывает у меня улыбку.

— Значит, я в него. Помнишь, какой овощной суп я приготовила на уроке домоводства? Ты положила мне баночку со специями среди остальных ингредиентов, и я, не долго думая, ухнула всю ее в кастрюлю.

Мэгги смеется.

— Ты принесла суп домой и угостила нас. Честно говоря, непросто было держать лицо, когда от одной ложки пар пошел из ушей!

Я ощущаю острую потребность снова задать ей самый важный вопрос, на который она мне ни разу не ответила. До сих пор не знаю правды о своем отце. И уже собираюсь открыть рот, чтобы спросить, однако передумываю. Так привыкла испытывать к ней неприязнь, что прекращение боевых действий просто застигло меня врасплох. И я не могу не ценить его.

— Вот, опять! — кричит Мэгги, возвращая меня к реальности.

Бросаюсь к окну.

— Ты видела? Она снова ударила девочку!

Я была слишком поглощена своими мыслями, чтобы вовремя заметить происходящее, но теперь, глядя через дорогу, узнаю привычную картину — противостояние между матерью и ребенком. Внимательно наблюдаю, ожидая очередного акта насилия, однако вижу просто ссору. Действительно ли Мэгги стала свидетелем того, о чем говорит? Могу ли я верить ей на слово?

— Мы должны помочь, — заявляет Мэгги. — Надо вызвать полицию.

Меня трогает ее пыл, но я качаю головой.

— Почему нет?

— Потому что они обязательно спросят, как я стала свидетелем насилия. А ни с первого, ни со второго этажа в это окно не заглянуть.

Мэгги смотрит на меня с немым укором; чувствую себя ребенком, который разочаровал родителей своим непослушанием. Но я не могу позволить себе попасть на радары полиции и оказаться под наблюдением.

— Тогда свяжись с социальными службами анонимно, — наконец говорит она.

— Ну, не знаю… Им, наверное, каждый день десятками шлют ложные сигналы. Сколько времени у них уйдет, чтобы расследовать обвинение? К тому же оба родителя будут отрицать жестокость, и если нет очевидных травм и девочка не подтвердит обвинения, то последствия только ухудшат ее участь.

— Мы не можем сидеть сложа руки.

— Я этого и не предлагала. Просто все нужно как следует продумать, прежде чем действовать.

— Не смогу спать, зная, что там творится. Ей и брату будет лучше на попечении государства. Пусть им найдут…

Мэгги осекается на полуслове, осознавая свою ошибку. И прячет взгляд.

— Ну давай, — я киваю. — Договаривай: «Пусть им найдут нормальных приемных родителей». Эту возможность ты тоже у меня отняла.

Два с половиной года назад

Я так сильно нервничаю, что даже руки дрожат. Приходится засунуть их в карманы куртки, чтобы никто не заметил.

Жутко боюсь. А что, если им не понравится, как я выгляжу? Вдруг мне скажут, что я не прохожу по возрасту или еще по каким-нибудь критериям? Или откажут вовсе без объяснения причин? Уже готова развернуться и бежать отсюда подальше, но датчик засек меня, и раздвижные двери открываются. Меня встречают теплые улыбки. Это на время усмиряет мой страх.

Здание окружного совета построили совсем недавно, поэтому все в нем благоухает новизной и свежестью, не то что в нашей библиотеке, где с порога в нос шибает пыльной затхлостью. Я и забыла, что на работе может пахнуть толстыми коврами и деревянной мебелью, а не только старыми страницами и толпами посетителей. Вдоль коридоров расставлены передвижные доски объявлений, где указана подробная информация о сегодняшнем мероприятии. К большинству прикреплены плакаты с фотографиями детей, а на столиках разложены брошюры и памятки.

— Привет, я Брайони, — говорит улыбчивая женщина, подходя ко мне, и протягивает руку. Она примерно моего возраста, но морщинок вокруг глаз у нее гораздо меньше.

— Нина, — откликаюсь я. — Нина Симмондс.

— Приятно познакомиться, Нина. Вы пришли на открытый вечер для тех, кто хочет усыновить или взять на попечение ребенка?

Я киваю.

— Отлично. Зарегистрировались онлайн?

— Нет. Просто решила зайти после работы…

— Не проблема. — Она протягивает мне анкету и ручку. — Нервничаете?

Снова киваю.

— Не стоит, здесь все настроены очень благожелательно. Для начала надо указать лишь контактные данные, ничего сугубо конфиденциального.

Однако с анкетой у меня сразу возникает проблема: домашний адрес я указывать не хочу, чтобы мама случайно раньше времени не узнала, что я затеяла, и не помешала мне. Уже собираюсь написать рабочий — и тут замечаю, что есть вариант связи по электронной почте, и выбираю его.

Приглашение на этот вечер несколько недель висело у нас в библиотеке на доске объявлений. Время от времени я подходила к нему и представляла, каково это — стать мамой для какой-нибудь маленькой, всеми брошенной отчаявшейся девочки, изображенной на одной из фотографий. И чем дольше смотрела на нее, тем больше думала о Дилан. Постепенно в душе зародилась надежда: пусть дефективное тело лишило меня шанса родить своего ребенка, я все же могу испытать радость материнства, воспитав чужого. Да, я потеряла очень многое, но только не материнский инстинкт. Временами мечты о ребенке захлестывают с головой, и мне кажется, что в мире нет ничего более ценного и желанного, чем любовь маленького беззащитного существа, полностью полагающегося на тебя. Желаю воспитывать его, вести к взрослению и оберегать от тех ошибок, которых наворотила сама. Мне хочется верить, что, даже повзрослев и покинув родное гнездо, он будет вспоминать обо мне с нежностью и благодарностью. Ребенок — не отец и не парень, который может бросить; он навсегда останется в сердце матери. Как Дилан.