Онлайн книга «На последнем рубеже»
— Сейчас перевяжу. Товарищ аккуратно накладывает бинт, предварительно смочив его шнапсом. — Женя… Надо заткнуть их. — Хорошо бы. Да только метко бьют, сволочи. Еле успел укрыться. — Сейчас… Накажем их, поквитаемся. Попробуй найти в цинке ленту с бронебойными и бронебойно-трассирующими пулями. У них красный ободок, а у трассеров ещё чёрный носик. Трассирующих штук 50, чтобы хорошо прицелиться, остальные 200 — бронебойных. Они могут достать их и за перегородкой. И подвинь мне ящик, помогу. За пару минут находим искомые патроны и сшиваем ленту. Мельком смотрю на часы: 14:38. Прошло меньше полутора часов. Снизу по-прежнему бьют частые выстрелы. — Готов? — Да! — Давай!!! Рывком поднимаюсь, меняю ленту, встаю к станку. Счёт идёт на мгновения… Пока молчат, кажись, зевнули. — Получите, твари! Тяну рычаг спуска на себя; жёлтые светлячки трасов летят в сторону Покровской колокольни. Первая очередь бьёт чуть ниже цели. Немцы опомнились, открывают ответный огонь. И он снова находят цель — левую руку словно пронзают раскалённым прутом; боль пронзает сознание. С животным криком, обезумев от боли, я начинаю класть пули по вспышкам вражеского пулемёта. И в этот раз очередь уходит ровно под срез проёма, туда, где только что плясало пламя на раструбе фашистского МГ! — Есть! Вражеский огонь обрывается. Моё внимание привлекают послышавшиеся снизу дикие крики, мат, пистолетные выстрелы. Кажется, немцы уже в храме. Но наши всё ещё держатся. Гибнут, но держатся… Опускаю взгляд на дорогу. Слишком поздно… Где-то впереди раздаётся раскатистое «УРРРА-А-А!». Краем сознания я понимаю, что наши пошли в контратаку. Но мой взгляд приковал к себе ствол противотанкового орудия, развёрнутого расчётом к Владимирскому храму. Мгновение спустя он исторг первый снаряд… Будто кто-то огромный ударил гигантским молотом по нижнему этажу колокольни. Но этот удар встряхнул Фролова. — Разворачивай пулемёт, разворачивай! У тебя лента с бронебойными, мы их достанем! Женька кричит в самое ухо. Он прав, только со станком я сейчас не справлюсь. Нужно снять пулемёт. Ещё один выстрел. Ещё один чудовищный удар, ударивший по секции выше. Сверху падают кирпичи и сыпется красная пыль. Вилка! Срываем пулемёт со станка; падаю животом на парапет, укладываю МГ ложем на стенку. Практически не целясь, тяну за спуск. Очередь ударила по щитку орудия напротив наводчика, прошив тонкую броню в нескольких местах. Но порадоваться успеху я уже не успел: ствол вражеской пушки вновь извергнул осколочный снаряд. Тяжёлый удар сзади. Тьма… * * * Очнулся я вечером. А может, ночью. На чудом уцелевших часах с трудом разглядел время — 19:37. Город освещается огнём пожаров. Стрельба раздаётся где-то очень далеко, примерно в районе моста. Хорошо слышны работающие моторы, не приглушённая немецкая речь. Кто-то поднимается по лестнице. Невероятно, дико хотелось пить. А ещё сильнее — жить. Невероятно, всеобъемлюще — я ещё никогда не хотел так жить. Или, по крайней мере, на секунду, на долю секунды увидеть своих родных. Семью. Отца и маму. Брата, племяшей… Хоть на секундочку, чтобы успеть сказать — простите! Обнять, почувствовать их тепло, их запах! Я больше никогда их не увижу. И это мучительно горько. Пронеслась мысль — сдаться в плен, попросить пощады, выжить! Нет. Стало чуть легче дышать. Хорошо всё-таки побеждать свой страх. Хорошо, когда отступают сомнения. И хорошо, что рядом нет моих родных. Я сделал всё, что смог, чтобы остановить врага. Сделал всё, что смог, чтобы защитить свою землю. Несмотря на это, враг оказался сильнее. Хотя почему сильнее? Скольких я убил, хотя бы сегодня? И ведь они уже не смогут насиловать и убивать. Возможно, среди них были убийцы моей семьи. И теперь мои родные будут жить… Может, нет. Может, все жертвы напрасны. Может, они нас сломят, сделают рабами — тех, кого захотят оставить в живых. Я уже не узнаю. По ступеням поднимаются очередные убийцы. Они идут добить. А я лежу неподвижный. И сейчас они убьют меня, а я ничего не смогу сделать. Рядом лежит Жека. Какой был воин! Как много ты помог! Прости, что повёл тебя на смерть. Но ты хотя бы ушёл быстро. А я вот умираю второй раз, и помочь мне некому. И шанса выжить — нет. И даже защититься нечем. Немецкие голоса уже совсем близко. Я пытаюсь потянуться к кобуре. Тщетно — рука слушается, но пистолет я оставил внизу. Горькая усмешка кривит мои губы. Но, сдвинувшись чуть вправо, я почувствовал под боком металлическую тяжесть гранаты. Сердце начинает биться от бешеного волнения. Я же не использовал эргэдэшку! Быстрее достать её, повернуть предохранительную чеку, скрутив рукоять гранаты… Немцы входят. Их четверо. Осматриваются: им интересно, кто сегодня занял колокольню, кто попортил так много крови. То, что я жив, замечает один из фрицев. Делает знак рукой: смотрите, есть раненый. В руках у него винтовка с примкнутым штык-ножом, что смотрит на меня. А я незаметно встряхиваю гранату, будто судорога передёрнула тело… Когда-то в детстве я слышал, что все, кто гибнет на поле боя, защищая родных, землю, народ, Отечество, — они гибнут за други своя. И нет выше христианского подвига; этих воинов ждёт Небесное Царство. Правда ли это? Всю сознательную жизнь меня учили, что Бога нет. Но сейчас я точно чувствую Чьё-то незримое присутствие. Да. Я чувствую. Я чувствую Того, Кто поддерживал меня всё это время, укреплял, помогал сделать правильный выбор. Того, Кто направлял мою руку в бою и Кто здесь, сейчас, стоит рядом, укрепляя в последние секунды… Нет, учителя мои, вы или ошиблись, или сознательно врали. Бог есть! …Господи, прости, что пролили кровь в Твоём доме. Господи, прости мне мои грехи. Господи, Спаси и Сохрани моих любимых. И прими меня, Господи, в Своё Небесное Царство… Мой палач заносит надо мной штык-нож. Он улыбается, он не торопится. Он упивается своей безнаказанностью. А зря. Я улыбаюсь в ответ и доворачиваю кулак так, чтобы граната легла на живот. И чтобы её было видно. Я вижу животный страх, сменивший улыбку на его лице… В последний миг я успеваю закрыть глаза. И перед внутренним взором вдруг отчётливо и явственно предстают те светлые карие очи, что согревали, словно солнце… Хорошо… |