Онлайн книга «Страсть Сулеймана Великолепного»
|
— Когда стоит большая мечеть, не надо молиться в малой. Я бросился к его величеству султану. Ведь тот подлый доносчик сказал, что заговор против падишаха затеял Ахмед-паша. Заговор против падишаха. Заговор, заговор, заговор… Не надо было брать ей Ахмед-пашу. Не к каждому дереву прислонишься. — И что же? — непроизвольно спросила зятя. — Ахмед-паша попытался хитрить и тут. Поставленный перед султаном, взял всю вину на себя, упал на колени, молил о наказании и прощении. Мерзкие хитрости, как всегда у этого человека. Но когда спустили его в подземелье Топкапы, пришел туда сам падишах, и начали дробить этому хитрецу кости, Ахмед-паша выдал… Рустем-паша умолк и начал вытирать пот на лице. — Кого же выдал? Меня? — спокойно спросила Роксолана. Рустем-паша молчал. — Кого еще? — резко допытывалась она. — Шах-заде Баязида, — шепотом ответил дамат. — Больше никого? — Больше никого, ваше величество. — И тебя прислали убить меня? — Я прибежал сам. — Убить? — Ваше величество, сказать!.. — Не испугался, что будешь наказан? Он молчал и корчился на ковре. — О Баязиде что знаешь? Не было никаких повелений? — Не было. — Хорошо. Береги Михримах. Может, хоть моя смерть поможет тебе. — Ваше величество! Я помогу вам. — Иди прочь! Сама встречу султана и его убийц. — Ваше величество!.. — Иди! Только теперь наконец могла признать, что осталась одна на всем белом свете. Еще день-два тому назад ей казалось, что может стать всемогущей и осуществить все, о чем думалось и не думалось, и ничто уже не стояло на пути, но ниоткуда не было и помощи. Двое сыновей, которые остались в живых, ей уже не принадлежали. Один должен был спасаться от гнева падишаха, другой равнодушно ждал трона. Она звала своих мертвых сыновей, а они отвечали ей молчанием. Еще вчера верила, что она единственно зрячее и разумное существо среди окружающего ее озверения, не подвластного разуму, заполоненного преступными инстинктами, но — о ужас! — теперь должна была убедиться, что какая-то неведомая сила гонит ее к гибели, точно так же, как и тех зверей, — зрелище жалкое и унизительное. Перебирала годы, проведенные в неволе, в золотой клетке султанского дворца, видела себя несчастной девушкой, которая пыталась пением и танцами отгородиться от ужасов жизни, покорив молодого султана своей игрой и привлекательностью. Потом стала отборной самкой, которая каждый год дарила падишаху по сыну и стлалась на зеленых покрывалах его ложа, будто молодая трава, которую топчут и топчут с безжалостным наслаждением. Наконец мудрость, которая всегда была с нею, мудрость, посеянная еще в родительском доме, восторжествовала и начала давать щедрые плоды, а плоды мудрости бывают и сладкие, и горькие. Ей выпало испить до дна чашу горечи. Что ж, она не испугается, не отступит. По ночам мы блуждаем по кругу и сгораем в собственном пламени. Проклинать врагов? «Да исчезнут, как вода протекающая… Да исчезнут, как распускающаяся улитка; да не видят солнца, как выкидыш женщины». А что проклятье? Ветер, который летит и не возвращается. Она и сама теперь как дуновение ветра, как всплеск мысли во тьме небытия, — не станет ее, а мысль будет жить, будет биться, взлетать над всем сущим на невидимых крыльях ее страданий и любви ее сердца. Неожиданно для самой себя Роксолана хлопнула в ладоши и служанке, которая появилась в покое, велела принести письменный прибор. Потом тут же забыла о своем велении, долго купалась в теплой розовой воде, разглаживала перед зеркалами еле заметные морщинки в уголках глаз, медленно водила ладонями по своим шелковистым бедрам, любовалась стройными, крепкими ногами. Постарайся обрести ноги, которые помогли бы тебе спастись в день Страшного суда. Смех и грех! Неужели она должна умереть еще сегодня? И больше не будет жить это тело, словно гиацинт из одиноких султанских снов; и это лоно, словно топаз огненный; и эти глаза, словно сапфиры немощи и боли; и эти уста, словно холодный рубин? Зато освободится ее душа, вознесется, словно бриллиант, что был брошен в грязь улиц и дорог, а потом поднят оттуда рукой Высочайшей. Слышишь, султан? Разводи костры, чтобы высушить свои барабаны, промокшие от слез, пролитых по убитым тобою, слез женских и детских, слез земли, неба и самого бога! И я тоже сгорю на этих кострах, и только наша любовь, пережив все твои преступления, посетит нас во тьме наших могил! Горько улыбаясь, шептала Роксолана слова древнего арабского поэта: «О друзья! Видали ль вы когда-нибудь в жизни жертву, которая плакала бы от любви к убийце? Мы оба плакали или готовы были заплакать от любви друг к другу, и ее слеза скатилась раньше, чем моя». Только теперь вспомнила о своем намерении написать султану и испугалась, что не успеет. Разбрызгивая воду, оставляя на мраморном разноцветном полу мокрые следы маленьких, узких ног, отстраняя служанок, которые бросились ее вытирать, нагая выскочила из купальни, съежилась на диванчике в своем обновленном зодчим Синаном покое (перед смертью, перед смертью!), отправляя свободной левой рукой сладкие орешки в рот, начала торопливо писать, не заботясь о стройности слога, лишь бы только сказать мрачному человеку в золотой чешуе все, что она хочет ему сказать. В этих словах изливался весь ее дух, который утончался, обострялся и закалялся в противоборстве с величайшим врагом ее жизни, с врагом, которого слепая рука судьбы сделала ее самым близким человеком: Мое отчаянье, враг мой беспощадный! Ядовит твой дух и пагубны все силы. Дьявол или бог помощники твои Усилия любые разбиваются о твой отпор. Ты грозный, сильный, желанный и дорогой В любви ли, в ненависти — все едино. На расстоянии руки иль в дальних странах Меня ты держишь, будто зверь несчастную добычу. Знаешь обо мне больше, чем все на свете боги, Ибо окружил меня глазами всюду, Не скрываю я ни слова и ни вздоха, Ни взгляда, ни печали, ни разочарования. Знаешь мои ночи и ожидания, Знаешь тропинки в садах и сны над морем, Но, ослепленный могуществом, не видел, Какая ненависть разрослась в моем сердце. Преступник, убийца, фальшивый законник! Нечестно собираешь дань и славу моих вздохов. Спахии твои идут под грохот барабанов, И рушится мир, как повергнутые горы. Смеешься над моим богом, над моими песнями и чуткостью, Презираешь землю и все живое, кроме себя, И не видишь острого копья в моей руке, Занесенной над тобой безжалостно и грозно. О враг любимый! Не могу я без тебя! Глухими будут ночи без вздоха твоего, Немыми и поседевшими дороги — без твоих шагов. |