Книга Долгий, долгий сон, страница 48 – Анна Шихан

Я ошеломленно смотрела на него. Гиллрой был моложе меня, если учитывать мой реальный возраст. Когда он родился, я уже спала в стазисе. Но при этом Гиллрой не был молод. Наверное, ему было где-то под шестьдесят. Он родился в самый разгар Темных времен. Наверное, в детстве он видел ту же грязь, нищету и неравенство, что и я. Политика Восстановления залечила чудовищные язвы общества, которые я всю свою жизнь считала неизбежными. Нам рассказывали об этом на уроках истории, но до сегодняшнего дня все это оставалось для меня только словами. Теперь я своими глазами увидела, что это правда, и была в восторге. Как же Гиллрой может думать только о том, сколько прибыли потеряла ЮниКорп из-за утраты необходимости в охранных фирмах?

Сегодня Гиллрой был в темно-синем костюме, делавшем его меньше похожим на золотую статую, но мне все равно было не по себе рядом с ним. Чтобы успокоиться, я вытащила альбом и принялась за очередной портрет Ксавьера.

Меня поражало то, насколько хорошо я его помню, даже учитывая воздействие стазиса. Воспоминания о днях, непосредственно предшествовавших стазису, всегда были наиболее отчетливыми. Если в обычной жизни такие картины постепенно стираются, уходя в область подсознания, то стазис сохраняет их во всей яркости деталей, пока они намертво не запечатлеются в сознании. Я до сих пор помнила выражение лица Ксавьера, когда попрощалась с ним… И до сих пор мучительно сожалела о том, что сделала. Чтобы отогнать эти воспоминания, я стала думать о том, как он обнимал меня, и о том, как здорово было пробудиться от стазиса и узнать, что меня ждут Оса и Ксавьер…

Тот год, когда мне было пятнадцать лет и я не расставалась с Ксавьером, был самым счастливым в моей жизни, хотя начался он довольно тревожно. Впервые в жизни я боялась уходить в стазис.

Одно дело проснуться и узнать, что твой маленький дружок вырос на целый год и ему теперь не пять лет, а целых шесть, хотя и тогда мне хотелось бы прожить это время рядом с ним. Но совсем другое — расстаться с любимым на четыре, шесть или девять месяцев. Никогда раньше время не казалось мне таким драгоценным.

Но мне повезло. Обычно каждый раз, когда я выходила из стазиса, у нас дома была новая экономка. На этот раз все было иначе. Через две недели после того, как мы с Ксавьером впервые поцеловались в саду, моя мама наняла Осу.

Оса была родом из Швеции. У нее были волосы цвета льна, простроченного серебряными нитями седины. И она была настоящим сержантом в полку горничных. Оса заставила меня убирать свою спальню — задача, перед которой пасовали все предыдущие горничные. Она научила меня стирать свое белье, готовить простые блюда и заполнять анкеты для поступления в колледж. Мне казалось, что об этом пока рано думать, но Оса была неумолима. Я полагала, что родители сами выберут для меня какой-нибудь колледж… если в этом будет необходимость. Но Оса просто считала, что я должна уметь это делать. «На всякий случай», — говорила она.

Я никогда не рассказывала родителям о том, как строго она обращалась со мной. Скажи я хоть слово, они бы моментально рассчитали Осу, а мне она очень нравилась. Она казалась мне настоящей. Я подозревала, что мама ее недолюбливает. Через несколько недель после того, как Оса появилась в нашем доме, мама остановила меня перед ужином.

— У меня есть кое-что для тебя, — сообщила она.

— Правда? — Я подошла и застыла с вежливо сложенными руками. Мама рассмеялась, поцеловала меня и протянула мне сжатые кулаки. — Выбирай!

Я подумала и выбрала левую руку. В ней оказалась карамелька. Несколько разочарованная, я взяла конфету с маминой ладони.

— Спасибо.

Мама снова рассмеялась и разжала вторую руку.

— Ой, ура! — ахнула я, бережно беря в руки крошечную цифровую камеру. Она была размером с мой указательный палец, ее можно было носить на шее, она автоматически настраивалась и делала самые четкие цифровые снимки по сравнению с другими фотоаппаратами, представленными в тот момент на рынке.

— Теперь ты можешь фотографировать все, что захочешь, а потом изучать свои снимки. Это пригодится для твоих картин.

— Ах, спасибо, мамочка! — Я крепко обняла ее, а она пригладила мне волосы.

— Ну-ка, выбери для нее какую-нибудь цепочку из своих украшений. Думаю, лучше всего подойдет серебряная, с квадратным плетением. Но если ты ее наденешь, тебе придется переодеться к ужину… Я вижу тебя в темно-синем, кажется, у тебя два таких платья? Выбери любое.

— Спасибо!

Мама нечасто позволяла мне самостоятельно выбрать наряд.

— Да, кстати, — сказала она, когда я повернулась, чтобы уйти к себе в комнату. — В конце месяца мы уезжаем по делам.

Я замерла.

— Ох, — вырвалось у меня. Потом я повернулась к маме, все еще сжимая в руке свою камеру: — Это обязательно?

— Да, дорогая. Хочешь отправиться в свою капсулу сегодня вечером или подождешь до нашего отъезда?

— Я бы хотела подождать, мама, — вежливо ответила я.

Мама нахмурилась.

— Вот как? Но мы в эти дни будем заняты сборами.

— Вы надолго уезжаете?

— Нет, милая, всего на месяц-другой. Не о чем беспокоиться!

— Конечно, — выдавила я.

Но в этот вечер я не смогла заставить себя притронуться к еде.

После ужина я разыскала в саду Ксавьера. Я бросилась ему на шею, а он, ни о чем не спрашивая, обнял меня и прижал к себе. Потом поцеловал меня в лоб и спросил:

— Что случилось, Роуз?

— Мама и папа уезжают, — ответила я. — Уже.

Ксавьер отшатнулся.

— Но ведь прошло всего три недели!

— Я знаю, — прошептала я. — Ты будешь меня ждать?

Его глаза были полны боли.

— Я всегда жду тебя… Но…

— Я знаю, — проговорила я, и в моем голосе отразилась боль, стоявшая в его глазах.

— На сколько?

— Они говорят, что на месяц или два.

— То же самое они сказали в последний раз, а прошло целых семь месяцев!

Я шмыгнула носом.

— Я вернусь. Честное слово. Обещаю.

— Я знаю, что вернешься. Я знаю, — он стал целовать мое лицо, и вскоре мои колени куда-то исчезли, и я начала плавиться в руках Ксавьера. — Я буду скучать по тебе, — шептал он. — О, черт! — Он прижал меня так крепко, что весь мир расцвел радугами. — Это несправедливо!

— Это ради моего блага, — сказала я, пытаясь уверить скорее себя, чем его.

— Ты все время так говоришь, — ответил Ксавьер. Он пробежал пальцами по моим волосам. — Неужели ты не видишь, насколько все изменилось теперь?

— Конечно, вижу! — воскликнула я, отстраняясь от него. — Думаешь, я хочу, чтобы ты меня бросил?

— Это ты меня бросаешь, — заметил Ксавьер. — Ты не можешь попросить их оставить тебя в покое? Тебе уже почти шестнадцать, ты имеешь право на какую-то свободу!