Книга И оживут слова. Часть II, страница 78 – Наталья Способина

— Опять твои снадобья чудесные? — с улыбкой спросила Добронега, и мне в ее голосе послышался скепсис.

Альгидрас опустился на колени, достал небольшую коробочку, вскрыл ее, и мне тут же захотелось зажать нос, потому что пахла эта гадость отвратительно: перебродившими ягодами и прокисшим молоком одновременно.

— Она пахнет только, — виновато проговорил Альгидрас, посмотрев снизу вверх на Злату.

Злата потянула воздух носом и вдруг сказала:

— Вкусно пахнет. Костяникой давленой.

Мы с Добронегой переглянулись и, не удержавшись, прыснули обе. Альгидрас улыбнулся уголком губ и начал наносить мазь Злате на ногу. Через несколько секунд я поймала себя на мысли, что не могу отвести взгляда от его пальцев, уверенно втиравших мазь в лодыжку Златы, и подумала о том, что его руки совсем не такие, какие мне обычно нравятся. Мне всегда нравились крупные, сильные мужские руки, кисть же Альгидраса была какой-то совсем подростковой, запястье, наверное, и я могла бы обхватить большим и указательным пальцами, и, живи он в моем мире, быть бы ему, определенно, музыкантом, потому что как раз про такие руки говорят «музыкальные». Но, странное дело, почему-то, когда я смотрела именно на его руки, сердце мое начинало биться быстрее. И это было уже не в первый раз. Я вздохнула и сердито напомнила сама себе, что это все святыня.

Альгидрас бросил на меня быстрый взгляд, и я поняла, что он явно перехватил мое смущение. Неудивительно. Я, наверное, фонила ему в эфир, как радиоприемник с помехами.

Альгидрас закончил наносить мазь и поднял взгляд на Добронегу:

— Перевяжешь? А то я всю повязку измараю.

Я не поднимала головы до тех пор, пока он не встал и не отошел к седлам, чтобы убрать свои снадобья. Костровой окликнул его и попросил помочь, но Альгидрас ответил:

— Не могу, руки…

Добронега рядом со мной заметила:

— Он теперь до самой Каменицы те руки не отмоет. Надо же, как пахнет, — она сорвала какой-то листочек и стала растирать его в пальцах. Вероятно, чтобы избавиться от отвратительного запаха.

Альгидрас меж тем отправился к ручью. Я с тоской посмотрела ему вслед, завидуя тому, что любой из этих мужчин не был связан условностями и мог свободно перемещаться по своему усмотрению. Я же должна была сидеть на этом дурацком бревне при Добронеге и Злате. Как будто в повозке не насиделась.

— Пить хочу, — вздохнула Злата.

— Держи, — Добронега протянула ей кожаную флягу.

Злата глотнула, пробормотала:

— Теплая.

— А ты холодной хотела? — оживилась я.

Злата лишь несчастно кивнула.

— Я принесу, — сорвалась я с места, выхватив у Златы фляжку.

Добронега неодобрительно покачала головой. Думаю, она, как никто, поняла, почему я так резво бросилась за водой.

Я старалась двигаться бесшумно, однако, стоило мне взобраться на небольшой холмик, с которого вел крутой спуск к ручью, как Альгидрас, сидевший на корточках у воды и старательно оттиравший руки пучком травы, произнес, не оборачиваясь:

— Не быть тебе охотником.

— Как ты узнал, что это я? — спросила я, осторожно переступая через торчащий из земли корень — нам в отряде и одной Златы, подвернувшей ногу, достаточно.

Альгидрас отбросил траву в сторону, еще раз сполоснул руки, поднес их к лицу и, понюхав, остался доволен результатом. Затем он встал, стряхивая воду с рук.

— По шагам, — спокойно ответил он.

— Я хожу как-то по-особенному?

— Очень-очень громко, — усмехнулся Альгидрас.

Я улыбнулась в ответ, но тут же вспомнила, сколько волнений я пережила за эту неделю:

— Куда ты уезжал?

— Нам нельзя долго одним быть, — тут же откликнулся Альгидрас.

Я горько усмехнулась, понимая, что ничего не изменилось. Я могу сколько угодно изводить себя беспокойством о нем, бессонными ночами и глупыми мечтами — для него это ничего не значит. Ему просто плевать. Он готов тратить на меня свое время, только когда ему нужны ответы или взгляд со стороны. Мои же вопросы так и будут натыкаться на отговорки. Меня захлестнуло жгучей обидой. О чем я тут недавно грезила? Что у меня есть Альгидрас, я могу быть с ним самой собой, он мне поможет?.. Легковерная дура! Никого и ничего у меня здесь нет, кроме нелепой и ненужной влюбленности в человека, которому на меня откровенно плевать.

— Сейчас не время об этом говорить. Правда, — надо же, в его голосе даже появились виноватые нотки. Да по такому актеру все подмостки мира просто рыдают!

— Ненавижу тебя! — выдохнула я, вкладывая в это слово все, что передумала о нем за неделю. — Я неделю сходила с ума от беспокойства за тебя. Добронега сказала, что ты уехал один! Здесь война идет. Квары эти ваши проклятые лезут раз за разом…

— Я же уже гово… — начал было Альгидрас.

— Да плевать мне на то, что ты там говорил! Эта твоя дурацкая святыня не просто чувства мне навеивает. Не знаю, как это для тебя, а я беспокоюсь! Я…

Я резко отвернулась, лишь бы не видеть его лицо. Потому что в том, как расширились его глаза, как он открыл рот, чтобы возразить, но так ничего и не сказал, как нервно потянул завязку плаща — во всем этом мое глупое сердце умудрилось увидеть взволнованность, неравнодушие, любовь до гроба и прочую чушь. И я дико ненавидела себя в эту минуту за слабость. Гораздо больше, чем его за этот растерянный вид. К тому же мое лицо горело, и я понимала, что близка к тому, чтобы позорно разрыдаться от бессилия.

— Послушай, — раздалось за моей спиной.

Я усмехнулась, осознав, что он даже имени моего не знает. И ни разу не попытался узнать за это время. Равнодушная гадина!

Я резко развернулась и показала флягу:

— Злата хотела воды!

Он протянул руку, и я вложила в нее флягу. На миг мои пальцы коснулись его холодной мокрой ладони, и я невольно вздрогнула. Альгидрас не мог этого не заметить, однако сделал вид, что ничего не произошло. Он молча набрал воду во флягу, плотно закрыл ее пробкой и передал мне. Я сжала обеими руками холодную флягу и подняла на него взгляд. Вид у Альгидраса и вправду был виноватый, вот только я ему больше не верила. Осталось лишь добиться того, чтобы я начала его спокойно воспринимать. Ну, это тоже поправимо. В конце концов, я еду к Миролюбу.

— Знаешь, я, кажется, нашла способ справиться с чарами твоей святыни, — бодро произнесла я.

— Какой? — осторожно спросил Альгидрас, продолжая смотреть мне в глаза, что меня дико раздражало.

— Я выйду замуж за Миролюба и уеду в Каменицу, — улыбнулась я, хотя внутри все сжалось от одной этой мысли.

— Что? — переспросил Альгидрас, будто не понял, что я сказала.

— Ты слышал, — откликнулась я.