Онлайн книга «Провинциальная история»
|
— У меня долг перед Ковеном. — Я выплатил все твои долги, — произнес он, не сдерживая раздражения. А ведь снова… нет, не пьян, скорее уж пьян он был вчера, возможно, не совсем, чтобы до потери обличья человеческого, но изрядно. А теперь вот маялся. Похмельное зелье вряд ли прихватил. А Аглаи, чтобы сняла головную боль, не было. То есть теперь-то она была, и убрать эту боль, а с нею дурноту могла, но… почему не хочется? Почему, глядя на Мишаньку, она видит не любимого мужа — а ведь она искренне же любила — но человека совершенно постороннего и неприятного до крайности? Как такое возможно-то? — И денег им дал сверху. Они прав не имели тебя заставлять! — Мишанька топнул ногой, но получилось глупо. Сидя, кто топает? — Они не заставляли. Мне предложили. И я согласилась, — врать больше не хотелось. Себе — тем паче. И Аглая, сделав глубокий вдох, сказала то, чего говорить не следовало: — Я останусь здесь. — Что? — Здесь, — она провела ладонью по мягкой шерсти существа, которое пришло, чтобы её утешить, да и осталось, будто чуяло, что Аглае оно необходимо. И Аглая ему необходима. Вот-вот срок подойдет, и оно беспокоится… — Здесь? — глупо переспросил Мишанька. Аглая кивнула. — Стася не хочет уезжать, — сказала она. — А учить её надо. Меня потому и позвали… я так думаю. …Эльжбета Витольдовна никогда-то ничего не делала просто так. И если позвала Аглаю сюда, то не для того ли, чтобы использовать? Но если и так, то пускай. Аглая не против. — В доме… дом большой, здесь хорошо… — Аглая прикрыла глаза. — И в саду хорошо. В лесу тоже… — Ты не можешь здесь остаться. — Почему? — она прислушалась к кошке, а та поднялась тяжело так, потянулась и вздохнула по-человечески. — Твое место рядом с мужем, — сказал Мишанька тоном, не терпящим возражений. И вновь кольнуло под сердцем. Раньше, до свадьбы еще, он никогда-то не позволял себе говорить вот так. И после свадьбы. В первые месяцы, но… но потом что-то взяло и изменилось. Не сразу, нет, а когда — Аглая и не заметила. — Отец недоволен, — не способный усидеть, он вскочил и поморщился: резкое движение породило новую боль, и Мишанька потер лоб. — Отец сказал, что ты ведешь себя совершенно недопустимо! Позоришь наше имя. Наш род! Аглае стало неудобно. Никого-то позорить она не хотела. Но и возвращаться… почему-то сама мысль о возвращении в Китеж, в роскошный Мишанькин особняк, к жизни, не менее роскошной, чем этот особняк, была просто-таки отвратительна. Будто, будто… — И я понимаю тебя, ты молода. Ты совершила ошибку. И самое время её исправить! Я готов тебя простить… — За что? Мишанька нахмурился. Он терпеть не мог, когда его перебивали. — За все. — Я не делала ничего, за что меня следовало бы прощать, — Аглая обняла себя. Теперь она чувствовала беспокойство и… …и еще силу, которая была повсюду. Сила поселилась в этом вот доме, а еще в саду и в лесу, где она, Аглая, вновь была свободна, как когда-то в детстве. А ей казалось, она уже позабыла, насколько свободной можно быть в детстве. И бегать босиком. И танцевать, не по правилам, а так, как хочется ей. И даже взлететь или хотя бы раскинуть руки и закрыть глаза, закружиться, представляя, что взлетаешь, что вот-вот и поднимешься выше облаков… — Ты сбежала. — Уехала. — Сбежала, никого не предупредив! — Я оставила записку, — с Аглаей случалось упрямиться. Раньше. Давно. Когда она еще только-только попала в школу и не понимала, что все, что делается, это для её же, Аглаи, блага. — Записку! — Мишенька вскинул руки и опять поморщился. — Убери это… — Нет. — Аглая! — Если бы ты был дома, я бы сказала тебе лично… — Значит, это я виноват? — Нет, никто не виноват. — Да, меня не было… но я ведь не могу провести всю жизнь взаперти! — А я? — горечь подкатила к горлу. — Я, стало быть, могу? — Кто тебя запирает… — Никто, наверное, — Аглая поднялась, чувствуя, что нужна совсем даже не здесь, что… её звали, тихонько, робко, будто стыдясь этой вот молчаливой просьбы о помощи. — Никто… и поэтому я остаюсь. — Ты… — Мишанька схватил за руку. — Ты на меня не смотришь! — А надо? — раздражение нарастало. Почему он просто не отпустит Аглаю? Не оставит в покое… из-за любви? Неправда. Давно её, этой вот любви, нет, если она вообще была сама по себе, а не в Мишанькином воображении. — Ты должна, — он вцепился в плечи. — Ты моя жена! Перед богами и людьми. И ты будешь делать, что я скажу! Он тряхнул так, что зубы клацнули. Странно, что Аглая совсем даже не испугалась. Пусть Мишанька никогда-то прежде не вел себя так, но… это он от растенянности. И потому что голова болит с похмелья. С похмелья он вовсе туго соображает и порой творит совсем уж глупые вещи, хотя… и не с похмелья тоже. — Нет, — спокойно ответила Аглая. А потом совсем решилась. — Я подам на развод… — Что?! — Мишанька взвыл, и пальцы его больно стиснули плечи. — Ты… ты… не посмеешь! — Ты меня не любишь, — теперь Аглае было странно, как не понимала она прежде вещи столь очевидной. — И никогда-то не любил. А я… я тоже тебя не люблю. И глаза-то бешеные. Мишанька терпеть не может, когда ему перечат. Нет, он вовсе не жесток сам по себе, скорее уж избалован сверх меры. И всегда-то получал желаемое. Правда, получивши, быстро остывал, как к тому харезмскому жеребцу, за которого на торгах отдал двадцать тысяч золотых. …выехал всего раз, а после счел, что нрав у жеребца больно зловредный, да и вовсе… — Ты… ты… — он прямо побелел. И стиснул руки так, что Аглая скривилась от боли. — Ты не посмеешь… не посмеешь… — он повторял это и сжимал сильнее и сильнее. — Мне больно! — Не посмеешь… — он все же разжал пальцы. — Что ты себе возомнила? Кто ты вообще такая?! Его губа задралась, а в белках глаз проступили красные нити-сосуды. Этак еще и удар схватит, от волнения. А ведь Аглая предупреждала, что здоровье у Мишаньки вовсе не так и хорошо. Она отступила. И руку потерла. Развернулась. После… надо будет поговорить потом, уже когда он успокоится и сумеет мыслить здраво. В конце концов, он всегда может выбрать кого-то другого… конечно, немного совестно, ведь Мишанька и вправду потратился. |