Книга Провинциальная история, страница 21 – Карина Демина

Проверить зубы.

Животы.

…на улицу она их стала выносить, когда поняла, что те тридцать семь оставшихся выживут. И что они если не полностью здоровы, то уже почти.

— Ишь ты, — соседка тотчас заглянула во двор. — Откудова?

— Знакомый подкинул.

— А ты и взяла, — она покачала головой. — Кольку бы кликнула, он бы прикопал за бутылек. А ты возишься.

На деревне к животным относились несколько иначе, чем в городе, а потому отвечать Стася не стала, лишь пожала плечами.

— Дура, — соседка точно знала, что Стасе для счастья требовалось. — Тебе не коты нужны, а дети. Вышла бы замуж, завела бы двоих-троих и позабыла б, как всякой дурью маяться.

Реклама счастливого материнства получилась такой себе… не слишком убедительной.

— Совсем нынешние девки ум потеряли…

…потом она думала, не стала ли эта вот прогулка, даже не прогулка, а просто выход из дома, причиной дальнейших событий. И что было бы, если бы Стася не стала вытаскивать котят на улицу.

Или соседке ответила… что-нибудь такое.

Например, что котята денег стоят. Деньги соседка любила и этот довод поняла бы.

— Гляньте на дуру! — Колька был не то чтобы совсем пьян, скорее уж пребывал в том обыкновенном своем состоянии, когда одна доза уже начала покидать его кровь, а вторая не предвиделась, и осознание того наполняло Колькину душу злостью и печалью.

На сей раз злости было больше.

— Возиться со всяким… ты что, из этих, шизанутых стала?

— Нет, — Стася держала на руках Фиалку, которая казалась ей слишком маленькой и хрупкой, чтобы опустить ее на землю. Еще потеряется в траве, ищи ее потом.

— Точно! Шиза полная! Котиков-собачек спасаешь? А люди гибнут! — Колькин голос прокатился по улице.

И дремавший на пороге Бес приоткрыл глаз.

Он не любил чужих людей. Особенно вот таких наглых, хамоватых и, что характерно, нетрезвых.

— Из-за таких вот… просрали Россию! — он толкнул калитку, и та зашаталась, и забор тоже зашатался. — Бабы все дуры, а ты…

— Уходи, — Стася попятилась, понимая, что ничего-то она не может, что вот сейчас… он дойдет и… что? Ударит ее? Он может, Стася не сомневалась. А котята? Их тоже? И с превеликим удовольствием.

Взывыл, взметнувшись, Бес.

Встал вдруг на тропинке, выгнув спину, распушив шерсть, отчего сделавшись вдвое крупнее обычного.

— Ах ты… — Колька добавил пару слов покрепче и пнул кота.

Попытался.

И в следующее мгновенье заорал дурниной. Стася так и не поняла, что же случилось. Вот Бес стоит на тропе. И вот он уже на плечах Кольки, впившись в эти самые плечи, а Колька пляшет, крутится, машет руками, силясь стряхнуть кота.

И воет.

Орет.

А по лицу его течет кровь. Алая-алая.

— Тварь! — он выразился еще иначе, громче, определенней. — Ведьма!

Бес заурчал, а Колька шарахнулся в сторону, вытянул руку, указывая отчего-то на Стасю.

— Ведьма! Бабка твоя ведьмой была, и ты! Ведьмино отродье!

Голос его разнесся далеко по улице и, очевидно, что все-то слышали. И что теперь о ней подумают? И…

Стася закрыла глаза.

А когда открыла, то Кольки уже не было, Бес же сидел на траве и облизывал растопыренную лапу с видом преспокойным, будто бы ничего и не случилось.

— Спасибо, — только и смогла произнести Стася. Она села на порог, понимая, что не способна сделать ни шагу, что ее трясет и что плакать хочется.

И что она плачет.

И сидела она так долго, и очнулась, когда поняла, что слезы слизывают. В фиолетовых глазах Фиалки померещилось сочувствие.

— Не все люди такие, — поспешила уверить Стася. — Я вам хороших хозяев найду.

— Мрра, — подтвердил Бес, который до подобных нежностей не опустился, но держался рядом, правда, и за котятами приглядывать успевал. — Умр.

Полный умр.

Кто ж мог знать, что Колька вернется?

Ночью.

Что будет он пьян, во всяком случае, Стасе хотелось верить, что трезвым он на такое не решился бы. Что подопрет он дверь снаружи, а на стены плеснет керосином или еще чем, потому как дом полыхнет сразу и…

…это будет потом. А тогда Стася сама себе поверила, что справится. Если не одна, то с Бесом.

Лилечка тихонько вздохнула и, подобрав юбки, на цыпочках подошла к двери. Конечно, она знала, что подслушивать нехорошо, особенно юным барышням благородного происхождения, но устоять перед искушением не смогла.

Все равно ведь о ней говорить станут.

Точно о ней.

Она огляделась, убеждаясь, что коридор пуст. Гувернантку отослали еще в столице, и в Канопень — до чего же чудное название — Лилечка ехала лишь в сопровождении матушки, матушкиной камеристки, нянюшки и двух горничных, которые совершенно не имели представления о том, как должна себя вести юная барышня, а потому замечаниями не докучали.

Здесь же, в доме, который, пусть и привели в порядок, ожидая хозяев, все одно всё было не так и требовало матушкиного пригляду, а потому про гувернантку и не вспомнили, предоставив Лилечку заботам Акулины. А та вполне искренне полагала, что главное в ребенке — чтобы он был накормлен и погулян.

Ела Лилечка плохо, хотя и старалась не огорчать нянюшку, но еда в нее не лезла, несмотря на искреннее желание угодить. С прогулками тоже не задалось — уставала она, пусть и не так сильно, как в столице, видать, помог свежий воздух, но все-таки изрядно. И сил ее хватало лишь на то, чтобы в сад выйти и на лавочке посидеть.

Но, может, господин Дурбин, которого батюшка нанял в сопровождение и личные врачи, ибо, может, свежего воздуху в Канопене и хватает, а вот хороших целителей совсем даже наоборот, что-то да сделает? Не даром же он все утро с Лилечкою провел, щупая и поворачивая, заставляя то садиться, то руки поднимать.

И в рот лез.

И в глаза.

И заставил с полчаса стоять, держа в руках серебряное блюдце. Сперва даже интересно было, Лилечка в блюдце гляделась, думая, что, если б еще к нему яблочко наливное дали, глядишь, и вправду покатилось бы. Блюдце было красивым.

Но тяжелым.

И с чудесами не спешило, но Лилечка старалась.

— …к моему огромному сожалению, вынужден констатировать, что энергетические каналы по-прежнему нестабильны. Улучшения есть, все-таки местный фон куда спокойнее, однако они не столь велики, — голос у господина Дурбина был громким, раскатистым, и в библиотеке ему явно было тесно. Вот он и вырывался за дверь. — Амулеты, конечно, сдерживают регресс, но… боюсь, единственное, на что они способны — замедлить падение.