Онлайн книга «Провинциальная история»
Пояс. Жупан. Шапка. Не идти ж к ведьме в услужение оборванцем? — Куда-куда? — поинтересовалась Акулина таким пресладеньким голосочком, что Антошка себя мысленно проклял. А ведь надо было обождать вечера, когда б Акулина с матушкою во вдовий дом пошли, сегодня аккурат собирались к Крумчихе на посиделки. Вона, маменька и тесто зачинила, на блины. Зоська б за ними увязалась, тут и думать нечего. А он бы сказался больным и… с другое стороны, ночью в лес соваться страшно. — К ведьме, — решился Антошка и грудь выпятил, для пущей важности. — Пойду служить ей верой и правдой. А она меня за службу наградит. Небось, если Гришаньке за малость такую золотой зачарованный дала, то Антошка и целый кошель принесет. То-то будет им радости. И Акулинке приданое справит, и меньшой, а матушке платок купит, расписной, из тех, что купцы из Китежа везут. — К ведьме, — повторила Акулина тоном, ничего-то хорошего не предвещающим. — Зоенька, девонька, дай-ка мне рубель[1]… Та-то ей и подала. — Ты чегой? — в душе шевельнулось нехорошее предчувствие. — И чем ты служить-то собираешься, убогонький? — Акулина хлопнула доскою по ладони. — Верой и правдой! — пискнул Антошка, к окну отступая. Что-то подсказывало, что о рубахе пора забыть. И о портах. И о поясе батюшкином наборном, который маменька на самом дне сундука хранила для особого случая, то ли свадьбы Антошкиной, то ли еще какого. — Верой, стало быть… — Акулина наступала медленно. — Забор не правленый, того и гляди обвалится. Крыша в курятнике посыпалась, венцы подгнивать стали, а он к ведьме собрался! — Да я скоренько! Вот нормальные в избе венцы, еще сотню лет простоят, а то и две. Антошка же… он же ж новую избу поставит, а то и терем… — Крышу третий год кроешь… — Антонина глядела прямо в глаза. — И все никак… Она вдруг опустила руку и, глянувши на Антошку по-новому, сказала вдруг: — А и вправду, шел бы ты к ведьме… — К ведьме? — жалобно повторил Антошка. — К ведьме, к ведьме… авось и сгодишься на что, хотя сомневаюся. Но тут от тебя точно пользы, что с козла молока… И зря это она! Имелась от Антошки польза и немалая! Он, между прочим, о жизни думал, о том, как бы всех счастливыми сделать, особенно матушку, что к старости стала ворчлива не в меру. — А… рубашку дашь? — он с подозрением покосился на сестрицу, что стояла в дверях с видом презадумчивым. — Обойдешься. Ведьма тебе новую справит. — Две, — хихикнула Зоська. А то и верно! Ведьма, небось, не такая, как эти безголовые, которым лишь бы смеяться над замыслами Антошкиными, от которых, может, судьба всего Канопеня зависит. Ведьмы-то сами по себе бабы злющие, а когда без мужика, так и вовсе невозможными делаются. Антошка же… Он, может, собою жертвует во общественное благо! Именно! — Вот-вот… — Акулина махнула доскою на дверь. — Иди, болезный… Антошка покосился на дверь. И на сестрицу. И на доску в ее руках. — Иди-иди… к ужину все одно возвершешься. Упрашивать себя Антошка не стал. Что они понимают, бабы… он всем покажет! Докажет! И ведьма, она же ж не дура, оценит свое счастье. А они еще локти кусать станут. Особенно Переслава. Тоже мне, кислого молока… испорченного… ага, небось, у нормальной хозяйки молоко не портится, даже кислое. — Думаешь, пойдет? — донесся в сени Зоськин голосок. — Может, и пойдет. Дури, небось, хватит… ты не гладь поверху, а прижимай, чтоб оно раскатывалось нормально. От так, с силою. — А если она его и вправду… к себе возьмет? — Тошку? — Акулина преобидно фыркнула. — Она ж ведьма, а не дура. На кой ей этакое счастие надобно? Стало обидно. И обида погнала Антошку от дома. Он и сам не заметил, как на дороге оказался. А оказавшись, вдруг подумал, что, может, поспешил? Дорога гляделась длинною, пыльною… и жарко было. И в животе опять заурчало, намекая, что если подольститься к дядьке Тимофею, то он работенку сыщет несложную. А после и пожалеет, и накормит. И Аленка у него давно заневестилася, пускай всего-навсего племянница, зато работящая, зуховитая и, главное, на него, на Антошку с интересом поглядывает. Собственные-то дочки Тимофеевы разъехались далече, старшая в Канопене сидит, замуж за купца выскочила, младшая и вовсе где-то то ли при границе, то ли за нею. Так что корчму свою дядька Аленке отпишет. Не раз сам о том говаривал. …правда, у Аленки этой сынок имелся, и родила она его, безмужнею будучи, потому-то и не спешат к ней свататься, даже за корчму. Антошка же… …дите-то, чай, много не ест. И подрастет, помощником станет. Антошка его сам читать научит, мудростью поделится… С этакими мыслями он до леса и дошел. Повернул бы, почти даже решился, небось, Аленка-то обрадуется, кислым молоком потчевать не станет. Матушка, может, не совсем обрадуется, потому как дите чужое и вообще… но он, Антошка, уже взрослый. И к дядьке переселится. А то корчму бабе оставлять, конечно, можно, но неразумно. Вот и будет перенимать всякую корчменную премудрость. Лес пахнул сыростью, зазвенел комарьем, что слетелось тотчас, человечьей крови жаждая. И Антошка, притомившись, присел. Вернется. Ведьма… это ж ведьма. Кто знает, чего ей в голову взбредет? А ну как вправду Антошка не глянется? Особливо теперь, мокрый, вспаренный и без рубахи шелковой. За рубаху особенно обидно стало. А с другой стороны, может, оно и к лучшему? Вот вернется Антошка домой, пыль оботрет, взденет рубаху свою, кудри частым гребешком расчешет… еще можно Акулинку попросить, чтоб она помогла. Небось, для этакого дела не откажет, она с Аленкою давно приятельствует, хотя ж матушка этого приятельствования категорически не одобряет. А вот Антошка мешаться не станет. Если, конечно, Акулинка поможет ему с волосьями, разберет на прядочки, сахарною водицей смочит и после на тряпицы закрутит. А там всего-то погодить, чтоб высохли, и локоны будут правильные, ровные да пригожие. Он вздохнул и с тоскою поглядел на дорогу. Путь обратно представлялся далеким, а вперед — страшным, ибо лес темнел, шумел и глядел на Антошку недобро. В животе опять заурчало. И Антошка шмыгнул носом. |