Книга Стрелок. Митральезы для Белого генерала, страница 38 – Иван Оченков

– Добрый, Дмитрий Николаевич, – устало отозвался врач. – Вы к нам какими судьбами?

– Да вот, зашел моего обормота проведать.

– Кого, простите? Ах, вы, верно, про денщика. Шматов, кажется?

– Да-да, про него родимого. Как он?

– Как сказать. Раны все еще не хороши, но уже заживают.

– Да разве же это раны? Так царапины.

– Если бы сразу обработали, были бы царапины. Удивляюсь вам, Будищев. Вы вроде бы человек неглупый и нельзя сказать, чтобы безграмотный. Неужели у вас не нашлось никакого антисептика?

– Нашлось, – пожал плечами кондуктор. – Спирт.

– И что же вам помешало?

– Ничего не помешало. Взял и вылакал, подлец.

– Выпил, что ли?

– Ага. Решил изнутри обработать.

– Понятно. Что тут скажешь, бывает. Ладно, парень он у вас, слава богу, здоровый, крепкий, но на будущее заведите что-то более действенное и менее пригодное к употреблению внутрь. Да хоть настойку йода!

– Вы полагаете, если бы он выпил йод, было бы лучше? – ухмыльнулся Дмитрий.

– А что, мог?

– Да как два пальца… об песок.

– Однако! Ну что же поделаешь в таком случае. Будем лечить, тем более что мадемуазель Штиглиц окружила вашего денщика такой заботой, что лучшего и желать нельзя.

– Вот как?

– Говоря по чести, я поначалу и сам удивился. Но потом Люсия Александровна поведала мне о его поведении во время крушения поезда и прочих обстоятельствах, так что…

– Ладно, доктор, если вы не против, я проведаю этого засранца да побегу дальше. Дел невпроворот.

– Вы поэтому такой нарядный? – иронически изогнул бровь Студитский.

– Что, нравится? – улыбнулся в ответ Будищев, одетый, против обыкновения, в тщательно вычищенный мундир и сапоги, а чехол на кепи просто пугал своей первозданной белизной.

– Очень! Если бы мы не ожидали приезда Михаила Дмитриевича, я бы подумал, что вы собрались свататься к одной из моих подопечных.

– Боже избави! – засмеялся в ответ Дмитрий и пошел к знакомой кибитке.

Внутри импровизированной больничной палаты было чисто и по утреннему времени почти прохладно. Немного похудевший Шматов лежал на деревянной кровати, накрытый вместо одеяла простыней. Завидев товарища, он широко распахнул глаза и сделал попытку приподняться, но тот его остановил.

– Ну как ты?

– Живой покуда, – с постным видом отозвался Федор.

– И кто тебе виноват?

– Простите, Митрий Николаевич. Видать, наказал меня Бог за грехи. Верите ли, спасу нет, как захотелось этого самого, как его… антистрессу, вот.

– Тьфу, блин! Тебе что, кто-то запрещал? Промыл бы раны, а после того лакай во все три горла, пока обратно не польется…

– Не ругайтесь. Я, может, вот-вот богу душу отдам…

– Это вряд ли, – покачал головой Будищев. – Доктор сказал, что ногу тебе оттяпает, и тогда будешь жить… наверное.

– Как это ногу оттяпает? – выпучил глаза Шматов.

– По самые яйца, – охотно пояснил кондуктор, – а может, и вместе с ними. Потому как таким бестолковым лучше не плодиться!

– Да как же это! – резко понялся на кровати Шматов. – Я не согласный без ноги, а особливо без этого… я лучше сбегу!

– Гляди-ка, ожил!

– Чего?!

– Ничего-ничего, лежи. Скоро за тобой придут.

– Шуткуешь? – сообразил, наконец, Шматов, от волнения переставший выкать. – Вот злой ты человек, Граф!

– Ну, раз тебе голову до сих пор не отбил, значит, добрый!

– Напугал, проклятый, – продолжал бурчать Федя, опускаясь на свое ложе. – А я и поверил…

– Другой раз головой будешь думать, паразит. А то пристроился тут в госпитале. Тепло, светло и мухи не кусают.

– Кусают, – печально вздохнул парень. – А еще скучно, даже поговорить не с кем. Карим, ну тот парнишка, что мы в плен взяли, по-русски ни бельмеса. Санитар разве зайдет или госпожа Штиглиц.

– Проведывает, значит?

– Ага. Добрая барышня. Письмо помогла мне написать для Аннушки.

– Письмо? – удивился Дмитрий.

– Ну да. Почта-то работает. Чего же не написать, коли есть кому?

– Вот же, – чертыхнулся про себя Будищев, которому и в голову не пришло написать Гесе или Стеше хоть строчку.

– Не беспокойся, – поспешил успокоить его Шматов. – Я просил отписать, что ты, дескать, службой сильно занят, но просил всем кланяться. И госпоже Берг, и Степаниде Филипповне, и Семке.

– Спасибо, – досадливо буркнул Дмитрий.

– Так не за что, – развел руками Федя.

– А где твой сосед? – поспешил перевести разговор на другую тему Будищев.

– Карим-то? Да кто его знает, – пожал плечами денщик. – Небось, опять пошел за сестрами милосердия следом ходить.

– В смысле?

– А без смысла! Ходит за барышнями ровно телок, только глаза злые, как у волчонка.

– А они что?

– Да ничего. Госпожа Штиглиц жалеет его, а Сутолмина, бывает, подшучивает над мальцом. Он когда поймет, ажно зубами скрипит, а она хохочет… дурочка.

В этот момент в кибитку вошел фельдшер в чистом переднике поверх формы и почтительно обратился к Будищеву.

– Прошу прощения, господин морской подпрапорщик, только вашему денщику пора делать перевязку.

– Я уже ухожу, – кивнул Дмитрий, затем вытащил из кармана несколько монет и, не считая, протянул солдату: – Он мне не только денщик, так что заботься о нем хорошенько!

– И охота деньги тратить, – пробурчал при виде такого расточительства экономный Федор.

– Ой вэй, – всплеснул руками фельдшер, – можно подумать, что он из Бердичева, а не я. Большое спасибо, господин морской подпрапорщик, мы и так ухаживали за вашим другом, как за родной мамой, а теперь и вовсе будем носить на руках!

– Так ты из Бердичева? – заинтересовался Будищев.

– Конечно! А вы там бывали?

– Случалось. Поганый городишко.

– Оно так, – вздохнул солдат. – Но только там моя родина, и я что угодно отдал бы, чтобы хоть одним глазком увидеть его грязные улочки. Услышать родных людей: маму, сестренку, живших по соседству тетю Риву с ее ребятишками, которые наверняка уже совсем большие, дядю Изю с его ревматизмом и даже поляка Яцека, с которым мы постоянно дрались…

– За тетю Риву не скажу, а улочки там по-прежнему грязные, – усмехнулся Будищев. – Как тебя зовут, служивый?

– Марк, ваше благородие.

– Я не «благородие».