Книга Танец кровавых ма­ков, страница 28 – Ирина Молчанова

— Но тебе, Лайонел, никто не запрещал иногда оборачиваться, — возразила Катя.

— Я сам себе запретил. Нельзя идти вперед, если постоянно смотришь назад. И даже иногда смотреть назад бывает слишком горько.

— Хочешь забыть его навсегда?

— Ну что ты, — саркастически усмехнулся молодой человек, — ты мне не позволишь!

— А мне он дорог, — растирая виски, буркнула девушка.

Лайонел так внимательно смотрел на нее, словно хотел вынуть из головы мысли, положить себе на ладонь и рассмотреть под увеличительным стеклом.

— Так может, он тебе куда более дорог, чем ты предполагала, когда решила уйти со мной? Ты скучаешь по нему?

— Нет, — поспешно выпалила Катя.

— Для ответа «нет» ты слишком часто оборачиваешься, — задумчиво промолвил Лайонел.

— Потому что не вижу в этом преступления. В моей новой жизни ближе тебя, Вильяма и Йоро — никого нет. А ты хочешь отнять у меня…

Молодой человек резко поднялся.

— Собирайся! Я верну тебя Вильяму и Йоро. Двое — больше чем один. — Он подошел к сумке и побросал в нее одежду. — Я не намерен бесконечно выслушивать, что я у тебя отнял.

Катя в панике следила за его действиями, медленно отодвигаясь к стене.

— Я никуда не пойду, — сказала она, когда он протянул ей руку.

— Что так?

Не в силах смотреть ему в глаза, девушка уткнулась лбом в колени.

— Я устала от твоих ультиматумов! Устала жить в ожидании, когда я скажу или сделаю что-то не так, а потом не сумею вымолить у тебя прощения, и ты просто меня бросишь!

— Вот поэтому я и предлагаю закончить твое мучение!

Она вскинула голову и яростно уставилась на него.

— Это ты мучаешься! Тебе надоело сидеть тут и ты готов найти любой повод, чтобы избавиться от меня! Признай, я же для тебя всего лишь трофей! Ты легко отказался от меня тогда — в Тартарусе! А потом вернулся, чтобы в очередной раз самоутвердиться, унизить Вильяма и победить! Я тебе не нужна, тебе нужно лишь осознание, что ты можешь владеть кем угодно, когда угодно и сколько угодно!

— Так ты идешь? — спросил он, продолжая протягивать ей руку.

Катя отвернулась.

Тогда он бросил сумку на землю и ушел. Не вернулся ни через час, ни через два, ни через десять…

* * *

В пещере никого не оказалось. Сумка валялась на том же месте, где он ее оставил.

«Уплыла!» — язвительно предположила Орми, перебирая когтями по плечу.

«У чертей», — подсказала Нев.

Лайонел вышел из пещеры, держа в руке темную бутылку из-под вина, наполненную кровью, и направился на другую сторону острова, где однажды обнаружил Катю на качелях.

Нехорошее предчувствие не оставляло его с той секунды, когда он вернулся и не обнаружил девушку в поле.

«Я бы ее налупила», — обронила Орми, когда их глазам предстали одинокие качели.

— Умолкни, — раздраженно рявкнул Лайонел.

Мышь обиженно сложила крылья, но долго молчать не смогла, заявила: «Да чего так нервничать? Что тут с ней может случиться? Нарочно прячется, чтобы помучить тебя!»

Нев оттолкнулась и, распахнув крылья, взлетела. Какое-то время она отсутствовала, а вернувшись, сообщила: «Я ее нашла!»

Лайонел остановился на берегу алого от заката моря. Девушка лежала в маках, одетая в свое лучшее платье, с окровавленными губами, усыпанная изорванными лепестками. Они были повсюду, и даже между пальцев, розовых от засохшей крови.

Рядом тихонько сидел черт и плел из ее волос косички.

Но чертенку стало достаточно одного взгляда в ледяные голубые глаза, чтобы вскочить и унестись прочь.

Даже мыши, повинуясь какому-то внутреннему чувству такта, улетели.

Лайонел стоял над спящей девушкой и ему казалось, что удары вдруг очнувшегося сердца отдают в виски. Она выглядела такой маленькой и несчастной, точно растерзанный кем-то сильным зверек. И это платье на ней — было самой болезненной пощечиной. Какие они — бесы? Глядя на нее, беззащитную и растоптанную, как цветок, он понял, что бесы — какие угодно, но только не такие. Перед ним был не бес, а замученная девочка. Она ждала его, чтобы помириться, надела его любимое платье, он же совсем к ней не спешил. Пришла обжигающая мысль, что Вильям никогда бы не поступил с ней так. Брат был готов ради нее бесконечно топтать свою гордость, прощать, пытаться понять и подстроиться.

Лайонел бесшумно опустил бутылку на землю и присел рядом с девушкой. Так ли она ошиблась, называя себя трофеем? Ни одна женщина не обходилась ему столь дорого. И он без сомнений ценил невероятную сложность, с которой ему досталась Катя. Но объяснить это ей, чтобы не обидеть, объяснить правильно, он затруднялся.

Солнечная дорожка заката блестела на темной морской ряби. Лучи, проникая между зеленовато-сизыми ворсистыми стеблями маков, скользили по белоснежному лицу девушки, касались кончиков ресниц цвета охры, ласкали вишневые от крови губы, играли на кончике носа, гладили алебастровые щеки и запутывались в огненных кудрях.

Лайонел протянул руку и коснулся ее мягких волос. Что ей снилось? Какая музыка сейчас играла у нее в голове? Он не знал. Но даже окружавшие их кровавые маки покачивались в танце в такт призрачной музыке.

Девушка проснулась, на губах мелькнула улыбка и серые глаза распахнулись. Безмятежные, счастливые и сияющие, они в миг превратились в испуганные, тусклые и дождливые. Эта явная перемена кольнула молодого человека, точно незамеченный шип на стебле дикой розы.

Катя смотрела затравленно, чуть повернув голову.

— Я приготовила речь, — с трудом произнесла девушка.

Лайонел напряженно кивнул, с неведомым раннее ужасом ожидая, как она сейчас скажет ему, что готова вернуться к Вильяму. И наверно, впервые совсем не думал, каково будет его гордости, когда он скажет и пообещает ей что угодно, лишь бы она осталась. Понял, как глупо было сравнивать ее с братом. Конечно, она слабее, наивнее, и он должен, просто обязан был делать ей скидку, всегда и во всем. Потому что бесконечно, со всей одержимостью, на какую способен, любил ее.

Ресницы девушки дрогнули.

— Я приготовила ее раньше… сейчас я уже не помню всего.

— Сути будет достаточно, — вздохнул Лайонел. Она подняла на него несчастные глаза.

— Я не могу без тебя жить. Такая суть.

Он прокручивал в голове услышанное, а девушка совсем сникла, заметив:

— Ты насмехаешься?

— Нет… нет. — Он улыбался и, наверно, в целом свете, ни в одном языке, известном ему, не существовало слов, сказавших бы о его чувствах больше, чем сейчас сказала она. Однажды такие слова он уже слышал от нее. Тогда она стояла на подоконнике окна в своей комнате и грозилась выброситься. В тот раз они звучали по-другому и скорее раздосадовали. А сейчас стали незаслуженным, но самым лучшим вознаграждением. Лайонел всматривался в туманно-серые глаза и видел осень в своем любимом городе, когда асфальтовые дорожки мокрые от дождей, а листва на деревьях пышно-рыжая. Он не мог поверить и до конца осознать, что возможно чувствовать так раздирающе глубоко и безнадежно одержимо.