Книга Орикс и Коростель, страница 30 – Маргарет Этвуд

— Когда станете большими, девочки, не будьте как я, — говорил он. А девочки смеялись, они знали: что бы с ними ни случилось, они никогда не станут такими, как Джек, огромный смешной дядька с веревочными волосами и членом, как сморщенная морковка.

Орикс сказала, у нее был не один шанс разглядеть эту морковку вблизи, потому что, когда фильмов не снимали, Джек хотел делать с ней то же, что в фильмах. А потом всегда грустил и извинялся. Загадочно.

— И ты делала это бесплатно? — спросил Джимми. — Ты же говорила, у всего есть цена. — Он чувствовал, что спор про деньги проиграл, и желал отыграться.

Орикс помолчала, взяла кисточку для лака. Посмотрела на свою руку.

— Я с ним обменивалась, — наконец сказала она.

— Обменивалась? — удивился Джимми. — Что этот жалкий неудачник мог тебе предложить?

— Почему ты думаешь, что он плохой? — спросила Орикс. — Он никогда не делал ничего такого, чего не делал ты. Он, кстати, многое из этого не делал.

— Но я же не против твоей воли это делаю, — сказал Джимми. — И к тому же ты теперь взрослая.

Орикс рассмеялась.

— А что такое моя воля? — Наверное, поняла, что он обиделся, и перестала смеяться. — Он научил меня читать, — тихо сказала она. — Говорить по-английски и читать английские слова. Сначала говорить, потом читать, у меня сначала не очень хорошо выходило, я до сих пор плохо говорю по-английски, но ведь надо с чего-то начинать, ты как думаешь, Джимми?

— Ты отлично говоришь, — сказал Джимми.

— Не надо меня обманывать. Вот так. Это много времени заняло, но он был очень терпеливый. У него была книжка, не знаю, откуда он ее взял, — детская книжка. Про девочку с длинными косичками и в чулках — это сложное было слово, «чулки», — и она везде бегала и делала что хотела. И мы про нее читали. Хорошая была сделка, потому что, Джимми, понимаешь, если б я не согласилась, я бы не могла с тобой сейчас разговаривать, разве нет?

— На что согласилась? — спросил Джимми. Он уже закипал. Окажись тут сейчас этот Джек, это дерьмо, Джимми шею бы ему свернул — как носок выжал. — Что ты ему делала? Отсасывала?

— Коростель прав, — холодно ответила Орикс. — У тебя совсем не изящное мышление.

«Изящное мышление» — просто матсленг, снисходительный жаргон гениев от математики, но Джимми все равно обиделся. Нет. Он обиделся, потому что Орикс с Коростелем обсуждали его у него за спиной.

— Извини, — сказал он. Надо было головой думать, прежде чем ей грубить.

— Может, сейчас я бы и не стала так делать, но ведь я была ребенок, — сказала Орикс уже мягче. — Почему ты злишься?

— Меня на такое не купишь, — сказал Джимми. Почему она так спокойна? Где ее ярость, как глубоко она сама ее запрятала и как вытащить ее на поверхность?

— На что тебя не купишь?

— На эту твою идиотскую историю. Все так сладенько, все так мило, чушь какая.

— Если на это тебя не купишь, Джимми, — сказала Орикс, глядя на него с нежностью, — то на что тебя купить?

У Джека было свое название для дома, где снималось кино. Он называл его «Деткилэнд». Девочки не знали, что это значит — английское слово, английская идея, — а Джек не мог объяснить.

— Ладно, детки, подъем, — говорил он. — Вот конфетки! — Иногда он приносил им конфеты. — Хотите конфетку, конфетки? — говорил он. Это была шутка, но они ее тоже не понимали.

В хорошем настроении или под кайфом он давал им посмотреть фильмы с их участием. Они знали, когда он нюхал или кололся — он тогда был счастливее. Во время работы он любил включать поп-музыку, что-нибудь ритмичное. Называл это битом. Элвис Пресли или что-нибудь в этом роде. Джек говорил, ему нравится старая музыка, тогда, говорил он, у песен еще были слова.

— Можете называть меня сентиментальным, — говорил он, а девочки удивлялись. Еще ему нравились Фрэнк Синатра и Дорис Дэй. Орикс выучила все слова песни «Love me or leave me» [15] еще до того, как поняла, что они значат. — Спой нам джаз Деткилэнда, — говорил Джек, и Орикс пела. Джеку очень нравилось.

— Как его звали? — спросил Джимми. Вот ведь хряк, этот Джек. Джек — хряк. Хряк Джек. Легче, если обзываться, думал Джимми. Он бы шею этому Джеку свернул.

— Его звали Джек. Я же говорю. Он рассказал нам про себя английский стишок. Джек, будь ловким, Джек, будь быстрым, толстозадым и плечистым.

— Я имею в виду другое имя.

— У него не было другого имени.

То, что они делали, Джек называл работой. А их называл работницами. Говорил: работайте с огоньком. Говорил: старайтесь, надо работать лучше. Говорил: подбавьте джазу в игру. Говорил: играйте по серьезу, иначе больно будет. Говорил: секс-малышки, старайтесь, вы же умеете. Говорил: молодость бывает только раз в жизни.

— Это все, — сказала Орикс.

— Что значит — это все?

— Все, что было тогда, — ответила она. — Больше ничего не было.

— А как же… они когда-нибудь…

— Они когда-нибудь что?

— Нет, они не могли. Ты была слишком маленькая. Они не могли.

— Пожалуйста, Джимми, объясни, о чем ты спрашиваешь. — Такая невозмутимая. Ему захотелось ее встряхнуть.

— Они тебя насиловали? — Он это еле выдавил. Какого ответа он ждал, что хотел услышать?

— Почему ты хочешь говорить об ужасных вещах? — спросила она. Голос чистый, словно из музыкальной шкатулки. Она помахала рукой, чтобы высушить ногти. — Нужно думать о прекрасных вещах, изо всех сил. В мире столько прекрасного, если оглядеться. А ты смотришь себе под ноги, Джимми, там ничего нет, кроме грязи. Это нехорошо.

Она никогда не скажет. Почему это сводит его с ума?

— Это ведь не настоящий секс, правда? — спросил он. — В фильмах — это ведь только игра? Да?

— Джимми, ты сам знаешь. Любой секс — настоящий.

Снежный человек открывает глаза, прикрывает, снова открывает и больше не жмурится. Кошмарная была ночь. Не поймешь, что хуже: прошлое, куда не вернешься, или настоящее, которое уничтожит, если вглядеться слишком пристально. Да к тому же будущее. Голова кругом.

Солнце только-только показалось, встает медленно, будто его рычагом поднимают; в небе неподвижно висят тонкие, словно размазанные по небу облака, розовые и сиреневые сверху, золотистые внизу. Волны волнуются — вверх-вниз, вверх-вниз. От одной мысли об этом мутит. Снежному человеку зверски хочется пить, у него болит голова, между ушами — ватная пустота. Через несколько минут его осеняет: у него похмелье.