Книга Лакомый кусочек, страница 26 – Маргарет Этвуд

В тот вечер я собиралась в прачечную с удовольствием. Мне не хотелось оставаться дома. Я съела обед, приготовленный из замороженного пакета, оделась, как я обычно одеваюсь в таких случаях, — джинсы, футболка и клетчатые спортивные туфли, которые я как-то купила сама не знаю для чего и надеваю только в прачечную, — и проверила, достаточно ли у меня в сумочке мелочи. Когда Эйнсли появилась на пороге, я уже утрамбовывала белье в сумке. Бо́льшую часть дня Эйнсли провела у себя в спальне, проделывая, наверное, какие-нибудь магические обряды, — скажем, приготовляла любовные напитки или лепила из воска маленьких Леонардов и протыкала их булавкой в нужных местах. Теперь интуитивная догадка побудила ее прервать это занятие.

— Привет, ты что — в прачечную? — спросила она с наигранной небрежностью.

— Нет, — сказала я, — я разрубила Питера на мелкие кусочки и под видом грязного белья несу его в овраг закапывать.

Моя шутка не показалась ей остроумной — она не улыбнулась.

— Слушай, ты бы не могла простирнуть там пару моих вещичек, ведь ты все равно едешь? Только самое необходимое.

— Ладно, — покорно сказала я, — тащи.

Так у нас всегда. Потому Эйнсли и не приходится самой ездить в прачечную.

Она исчезла и через несколько минут появилась с огромной охапкой разноцветных тряпок.

— Эйнсли! Только самое необходимое.

— Так ведь все самое необходимое, — уныло сказала она.

Но когда я убедила ее, что все это просто не влезет в сумку, она унесла половину своего белья обратно.

— Огромное спасибо, ты меня просто спасла, — сказала она. — До вечера.

На лестнице я волокла сумку по ступенькам, но внизу подобрала ее, повесила через плечо и шатаясь вышла на улицу, успев заметить ледяной взгляд хозяйки, выскользнувшей из-за бархатной портьеры, которая заслоняла дверь в гостиную. Я уверена, что ей хотелось выразить свое возмущение этой откровенной демонстрацией грязного белья. «Все мы нечисты», — мысленно возразила я хозяйке.

Забравшись в автобус, я пристроила сумку рядом с собой на сиденье, надеясь, что издали она может сойти за ребенка и я буду избавлена от праведного гнева тех, кто не одобряет работающих в день господень. Не могу забыть, как одна пожилая дама в черном шелковом платье и лиловой шляпке вцепилась в меня однажды в воскресенье, когда я выходила из автобуса. Ее оскорбило не только то, что я нарушаю четвертую заповедь, но также и моя нечестивая одежда: по ее словам, Иисус не простил бы мне этих клетчатых спортивных туфель.

Я принялась читать яркий плакат, висевший над окном; на плакате была изображена молодая женщина с тремя парами ног, которая приплясывала, выставляя напоказ свой пояс. Вынуждена признаться, что меня немного шокируют рекламы нижнего белья. Уж больно откровенно все выставляется напоказ. Проезжая мимо первых кварталов, я пыталась вообразить себе женщину, у которой подобный плакат действительно вызвал бы желание немедленно купить рекламируемый товар; не знаю, проводился ли когда-нибудь опрос потребителей касательно таких реклам. Изображение женской фигуры должно привлекать внимание не женщин, а мужчин; но мужчины обычно не покупают дамские пояса. Впрочем, возможно, эта стройная девица предназначалась для глаз покупательниц, которые отождествляют себя с героиней рекламы и думают, что, приобретая пояс, они возвращают себе юность и стройность. Проезжая следующие несколько кварталов, я размышляла о прочитанном где-то наставлении женщинам: если хочешь хорошо одеваться, никогда не забывай о поясе! Меня поразило это «никогда». Остаток пути я думала о том, что всё женщины с возрастом полнеют и что когда-то это произойдет и со мной. Когда? Может быть, я уже начала полнеть? Я подумала, что за такими вещами надо следить очень внимательно: оглянуться не успеешь, как будет поздно.

Прачечная совсем рядом с входом в метро. Лишь очутившись внутри и стоя перед одной из больших стиральных машин, я обнаружила, что забыла дома порошок.

— О, черт! — сказала я вслух.

Человек, закладывавший белье в соседнюю машину, обернулся и посмотрел на меня. Лицо его ничего не выражало.

— Можете взять у меня, — сказал он, подавая мне коробку.

— Спасибо. Не понимаю, как у них не хватило ума поставить здесь автомат для продажи стирального порошка.

Теперь я узнала его: это был тот молодой человек, к которому я заходила во время опроса по пиву. Я застыла с коробкой в руке. Как он узнал, что я забыла порошок? Ведь я не сказала этого вслух. Он внимательно разглядывал меня.

— А! — сказал он. — Вспомнил. Не сразу сообразил, где я вас видел. Без скорлупы служебного наряда у вас какой-то… голый вид. — Он снова склонился над стиральной машиной.

Голый. Это хорошо или плохо? Я быстро оглядела себя, проверяя, не разошлись ли у меня где-нибудь швы или молнии; потом стала торопливо засовывать белье в машины, темное — в одну, светлое — в другую. Мне не хотелось, чтобы он управился раньше меня и потом глазел на мое белье, но он кончил раньше и успел оглядеть несколько пар Эйнслиных кружевных трусиков, пока я засовывала их в машину.

— Это ваши? — заинтересованно спросил он.

— Нет, — сказала я, покраснев.

— Я так и думал. Они на вас не похожи.

Не знаю, как это следовало понимать — как комплимент или как оскорбление? Судя по его равнодушному тону, это было бесстрастное наблюдение. Бесстрастное и верное, — усмехнулась я про себя.

Я закрыла двойные стеклянные двери, опустила в щель монеты, дождалась знакомого плеска, означавшего, что машина в порядке, и села на один из стульев, поставленных здесь для удобства посетителей. Я поняла, что мне придется ждать: в воскресенье вечером в этом районе больше заняться нечем. Можно было бы посидеть в кино, но я не взяла с собой лишних денег. Я даже забыла книжку взять. О чем я думала, когда уходила из дому? Обычно я ничего не забываю.

Он сел рядом.

— Одно только плохо в этих прачечных, — сказал он, — в машинах всегда находишь чужие паховые волосы. Мне-то все равно. Я не брезгливый и микробов не боюсь. Просто неприятно. Хотите шоколада?

Я оглянулась, проверяя, не слышал ли кто-нибудь его реплику, но мы были одни.

— Нет, спасибо, — сказала я.

— Я тоже его не люблю, но я пытаюсь бросить курить.

Он развернул шоколадку и медленно съел ее. Мы оба смотрели на длинную шеренгу сверкающих белых машин, чаще всего поглядывая на три стеклянных дверцы — круглые, похожие на иллюминаторы или аквариумы, — за которыми вращались и кружились наши вещи; цвета и формы ежесекундно изменялись, перемешивались, появлялись и исчезали в тумане мыльной пены. Он доел шоколадку, облизал пальцы, разгладил и сложил серебряную обертку и положил ее в карман, потом достал сигарету.

— Люблю смотреть на стиральные машины, — сказал он. — Как другие люди любят смотреть телевизор; машины успокаивают, потому что всегда знаешь, чего ожидать, и не приходится думать о том, что видишь. И можно по своей воле изменять программу; надоест смотреть одни и те же вещи — подбросишь пару зеленых носков или еще что-нибудь яркое.