Онлайн книга ««Ревность» и другие истории»
— И теперь, когда вы видели другую дорогу и поняли, что такое возможно, как вы поступите? — Это уже другая история, Франц. — Расскажете как-нибудь? — Посмотрим. * * * Через два дня Франц отвез меня в аэропорт. Эти дни мы с ним почти не разговаривали, словно потратив все слова. Я все больше общался с Фердинандом и Хеленой, а в последний вечер Фердинанд уговорил меня рассказать ему на ночь сказку. Ревности во Франце я не заметил — он стоял на пороге и довольно улыбался, видимо забавляясь тем, как крошка Фердинанд мною командует. Когда Фердинанд поцеловал на ночь родителей, я уселся возле его кровати и пересказал миф об Икаре и его отце. Впрочем, как когда-то мой папа, я преподнес ему собственную версию, со счастливым концом, где оба героя целыми и невредимыми выбрались из критской тюрьмы. Едва мы повернули к аэропорту, как начался ливень, поэтому мы решили переждать его в машине. На Палеохору улеглась серая туча. Франц надел ту же фланелевую рубаху, которая была на нем пятью годами ранее, когда я впервые увидел его в полицейском участке. Возможно, из-за рубашки я вдруг заметил, как Франц постарел. Положив руки на руль, он смотрел вперед, точно собирался с силами перед тем, как что-то сказать. Я надеялся, что слова его будут не слишком серьезными и тяжелыми. Наконец он, не глядя на меня, заговорил: — Сегодня утром Фердинанд спросил, где ваши дети и их мама. Я сказал, что у вас их нет, и он попросил передать вам вот это. — Франц наклонил голову и, вытащив из кармана маленького, видавшего виды медвежонка, отдал его мне. Франц посмотрел мне в глаза, и мы рассмеялись. — И еще вот это. — Он протянул мне снимок, распечатанный на принтере на фотобумаге. На фотографии я подбрасывал в воздух Фердинанда, совсем как его отец. — Спасибо, — сказал я. — По-моему, из вас отличный дедушка получится. Я опять взглянул на снимок. Это Хелена нас сфотографировала. — Ты когда-нибудь ей расскажешь? О том, что на самом деле произошло? — Хелене? — Франц покачал головой. — В самом начале я еще мог бы рассказать, да и следовало бы, конечно. А сейчас я не имею права портить историю, в которую она верит. Ведь из этой истории выросла ее семья. Я кивнул. — Историю… — повторил я. — Но… — начал было он и осекся. — Но? Франц вздохнул: — Порой мне кажется, будто она знает. — Серьезно? — Хелена однажды кое-что сказала. Она сказала, что любит меня, а я ответил, что тоже ее люблю, и тогда она спросила, люблю ли я ее настолько сильно, что убил бы ради нее того, кого люблю чуть меньше. И сказала она все это как-то странно. Но потом она меня поцеловала и, не дожидаясь ответа, заговорила о чем-то другом. — Кто знает? — сказал я. — Да и кому вообще надо это знать? Дождь закончился. Когда я поднялся на борт, тучи расступились. * * * Вернувшись вечером в свою афинскую квартиру, я посадил медвежонка на полку над кроватью и взял лежавший рядом конверт. Судя по штемпелю, письмо отправили из Парижа два месяца назад. Я достал из конверта письмо и еще раз перечитал его. За все эти годы почерк у нее не изменился. Уснул я глубокой ночью. Три месяца спустя — Спасибо за чудесный день. — Виктория Хэссел подняла бокал. — Кто бы мог подумать, что в Афинах можно так чудесно полазить! И что ты такой выносливый. — Она подмигнула, чтобы я уж точно понял намек. Виктория написала мне через несколько дней после того, как я вернулся домой с Калимноса, и потом мы не реже раза в неделю писали друг другу письма. Может, оттого, что она была далеко от меня, может, оттого, что у нас не было ни общих друзей, ни знакомых, а может, потому, что мы друг дружку толком не знали, но я с легкостью доверился ей. Нет, об убийстве я не упоминал, мы говорили о любви. Я рассказывал о Моник, у Виктории же романов было больше. Когда она написала, что собирается на Сардинию, где ее ждет новый парень, французский скалолаз, но хочет заехать в Афины, меня эта идея, честно говоря, смутила. В ответ я написал, что мне нравится держаться на расстоянии, нравится говорить с исповедником, который не видит моего лица. «Могу на голову надеть бумажный пакет, — ответила она в письме, — но больше ничего надевать не стану». — У твоего брата тоже такая шикарная квартира? — спросила Виктория. Я убрал со стола и отнес тарелки к раковине. — Еще шикарнее и просторнее. — Завидуешь? — Нет. Я вполне… — Счастлив? — Я бы сказал, доволен. — Вот и я тоже. Так довольна, что даже на Сардинию завтра уезжать неохота. — Тебя там ждут, и, кстати, говорят, там тоже можно отлично полазить. — Ты не ревнуешь? — К скалам или к твоему парню? Строго говоря, это он ко мне должен ревновать. — Тогда, на Калимносе, у меня никакого парня не было. — Ты говорила. Я старик, которому улыбнулась удача и который воспользовался твоим расположением. Взяв бокалы, мы вышли на балкон. — Ты решил что-нибудь с Моник? — спросила она, любуясь Колонаки. Голоса сидящих в уличных ресторанчиках людей наполняли воздух однотонной, но радостной музыкой. Я уже давно рассказал Виктории о письме, которое получил, вернувшись в этот раз с Калимноса. Моник овдовела и перебралась в Париж. Она писала, что часто меня вспоминает и хотела бы, чтобы я навестил ее. — Да, — ответил я, — я поеду. — Это же чудесно! — засмеялась Виктория и подняла бокал. — Вот уж не уверен. — Я отставил свой бокал на столик. — Почему? — Потому что, скорее всего, уже поздно. Мы уже не те, кем когда-то были. — Если ты так настроен, зачем ехать? — Потому что хочу знать. — Что знать? — Куда ведет другая дорога, та, которую мы не выбрали. И возможно ли жить счастливо, когда рядом с тобой все время маячит чужая могильная плита. — Не понимаю, о чем ты, но разве ты так живешь? Я задумался. — Погоди, я сейчас тебе кое-что покажу, — сказал я. Я принес из спальни медвежонка и фотографию, где мы с Фердинандом. — Очень мило, — сказала она, — а что это за малыш? — Это сын… — Я вздохнул поглубже, чтобы не ошибиться. — …сын Джулиана Шмида. — Ну разумеется! — воскликнула она. — То есть ты видишь сходство? |