Онлайн книга «Как блудный муж по грибы ходил»
|
По пути он купил пачку мятной жевательной резинки. До обеда Башмаков еле сумел занять себя, сделав внеплановую профилактику двух счетных машинок. Потом примчался возбужденный Гена и стал рассказывать про заседание правления, про то, как Малевич отбивался и даже поначалу перешел в контрнаступление, но потом выступил Корсаков, привел цифры… И понеслось! Но до самого конца было все-таки не ясно, чем все закончится. Ведь никто не знал, что скажет Аварцев. – И что сказал Аварцев? – Ничего. Просто показал большим пальцем вниз, как гладиатору… И все! И нету больше Малевича! Нету. Надо выпить! – У меня сегодня английский, – покачал головой Башмаков. – Ладно, спикай! Найдутся настоящие друзья – чокнутся со мной в честь такого дня. Малевича сожрали! Какой-то ты сегодня, Трудыч, странный! – В каком смысле? – Не знаю. Помнишь, как Штирлиц шел по коридору к Мюллеру? – Помню. – Вот ты сегодня как тот коридорный Штирлиц… Потом Башмаков соврал, будто бы от Дашки прибыли знакомые и надо с ними встретиться, передать кое-что для дочери. Он ехал на Плющиху со странным знобящим чувством, словно хирург – на ответственную операцию к знатной пациентке. В тот день в Москве был страшный ветер: летели газеты, размахивая испещренными петитом крыльями, катились, стуча по грязной ледяной коросте, жестянки, полосатые палатки уличных торговцев надувались, как паруса. Казалось, люди идут не сами по себе, а их, упирающихся, тащит вперед облепившая тело одежда. На Смоленской в магазинчике Башмаков купил цветы – пять белых голландских роз на длинных, в палец толщиной стеблях, покрытых шипами, похожими на акульи плавники. Он выбирал розы придирчиво, как Катя, чтобы ни подвялинки, чтобы чашелистики не отставали от лепестков, а сами лепестки были скручены в тугие рулончики. Потом Олег Трудович нес эти розы стеблями вверх, заслоняя от ветра полой новой длинной дубленки, и почему-то думал о том, что если сейчас, хотя это и невозможно, он столкнется с женой – то объяснить данный конкретный букет будет совершенно невозможно. – Это – я! – сказал он в домофон. Около лифта Башмаков задержался и пощупал пальцами листья плюща. Так и есть – пластмасса, но очень качественная – все прожилки видны. Он вынул изо рта жевательную резинку, скатал липкого червячка и, веселея от своего озорства, посадил искусственное насекомое на синтетический лист. «Плодитесь и размножайтесь!» Когда Олег Трудович поднялся от лифта по лестнице, Вета уже стояла у открытой двери. На ней был длинный шелковый бордовый халат с золотым плетеным пояском. Черные волосы распущены по плечам. В глазах – испуг. – Я ждала! Я очень ждала! – Я тоже, – сознался Башмаков, понимая, что как раз этого говорить и не стоит. Вета взяла у него букет, отрезала кончики стеблей и поставила цветы в вазу: – Белые, как невесте… – А как же, – промямлил Башмаков, совершенно не соображая, как вести себя дальше. – Хотите выпить? – Хочу. – Вина, виски? – Виски. Вета достала из бара бутылку и широкие граненые стаканы. Принесла из холодильника лед. Некоторое время сидели молча, и было слышно, как потрескивают брошенные в виски кубики льда. – Малевича выгнали… – вымолвил Башмаков. – Я знаю. – Корсаков выступал на правлении… – Я знаю. – Сегодня такой ветер… – Я знаю. По телевизору сказали, что в Царицыне сломался старинный дуб… – Вета, давайте в другой раз! – взмолился Башмаков. – Почему? Я вам совсем не нравлюсь? – Нет, нравитесь… – Тогда вам лучше пойти в ванную, – подсказала она. Раздевшись и приняв душ, Башмаков протер запотевшее зеркало и вгляделся в свое отражение. Седой! Ну, не совсем, а с проседью. И волосы на груди тоже с проседью. И не на груди – тоже с сединой. Олег Трудович обернулся большим махровым полотенцем. Вот сейчас он войдет в комнату и лишит невинности ровесницу своей дочери! Мерзавец. Он кулаком слегка ткнул себя в челюсть. Потом втянул живот до позвоночника, проверил мускулистость, глубоко вздохнул и улыбчиво спросил у отражения: – Дефлоратора вызывали? Вета лежала в постели, подтянув одеяло к подбородку и зажмурившись. Волосы покрывали подушку черным веером. Ее лицо казалось спящим, и только губы чуть подрагивали. Он подошел, роняя с бедер полотенце, присел на краешек кровати, наклонился и поцеловал ее замершие губы. Потом Башмаков осторожно сдвинул одеяло и коснулся губами коричневых, похожих на изюмины, сосков. Сначала одного, потом другого. Вета прерывисто вздохнула и дрогнула всем телом. Тело у нее было смуглое, без следов от купальника. Наверное, загорала в солярии в теннисном клубе. Дашка тоже иногда туда ходила. Олег Трудович множественно поцеловал упругий, бархатистый живот, проверив языком глубину пупочной впадинки. Девушка тихо застонала и погладила его по голове, как маленького. Башмаков окончательно откинул одеяло: Ветины ноги были скрещены и напряжены. Он прижался щекой к курчавым чернильно-черным волосам, похожим на бородку ближневосточного террориста, – и ноги распались. Тогда он осторожно лег рядом, взял влажную, беспомощную девичью ладонь и провел ею по своему телу – по лицу, по груди, по животу… Вета содрогнулась, распахнула испуганные глаза и схватила Башмакова как-то по-спортивному, будто теннисную ракетку. – Ой, подожди, в первый раз нужно обязательно с презервативом, – прошептала она. – Откуда ты знаешь? – Знаю. Я приготовила. В тумбочке… – Какая ты предусмотрительная девочка! Он не заметил, как они перешли на «ты». – Конечно, предусмотрительная! Невинность теряют только один раз в жизни… Все должно быть правильно. Можно это сделаю я? – Конечно. – Ты, наверно, ничего не почувствуешь в этом? – неумело стараясь, спросила она. – Чувствуют вот этим, – Башмаков показал на сердце, – а этим ощущают. – А что ты сейчас ощущаешь? – Я? Пока ничего, а вот тебе сейчас, наверное, будет больно… – Если будет много крови, я приготовила салфетки. – Просто молодец! Подожди-ка… Ляг вот так… – Нет, в первый раз лучше на животе… – Почему? Методическая осведомленность девственницы начала немного раздражать первопроходца. – Понимаешь, – разъяснила Вета, – в такой позе безболезненнее разрыв девственной плевы… Башмаков ни с того ни с сего представил себе памятник героям Плевны, черную часовню на бульваре возле Маросейки. Бабушка Елизавета Павловна водила его туда гулять, и маленький Олег Трудович всегда норовил заглянуть в замочную скважину большой железной двери. Мальчишки уверяли, будто там навалены кости гренадеров. Но никаких костей он, естественно, не увидел… |