Онлайн книга «Растворяясь в ярком свете»
Другой вопрос – сколько еще несчастий я в силах вынести? Мы вместе подходим к палате, из-за двери которой доносится его голос. Бессвязный злой поток звуков, в котором я различаю лишь несколько слов: «нет», «довольно», «одного». Мы входим в палату и сбиваемся в кучку у двери. Папина кровать скрыта от нас шторкой. – Пора принимать лекарства, мистер Фриман, – увещевает медсестра, нимало не смущенная его эмоциональной вспышкой. Мне видно, как папа пытается сесть. Он дезориентирован, его левый локоть свешивается через поручень кровати, а спина сползает по установленному под углом матрасу. – Он не всегда такой сердитый, – шепчет мне на ухо Брук, и в первое мгновение мне становится интересно, откуда, черт возьми, ей это известно. Потом соображаю, что она ведь уже видела его этим летом. – В отделении, где ему все знакомо, он ведет себя гораздо лучше. Когда медсестра выходит, мама с Брук шагают к кровати, а я прячусь за их спинами, как пугливый малыш на шумной вечеринке. – Здравствуй, папа, – спокойно говорит Брук. Он в ответ трясет головой. – Брук, – громким лающим голосом выговаривает он и, переведя взгляд на меня, бормочет что-то невнятное. Я разбираю только слово «ужасный». – Это место и в самом деле ужасное, – соглашается она, успокаивающе похлопывая его по руке. Не представляю, как ей удается вести себя с ним как ни в чем не бывало. Верно, у нее было больше времени, чтобы привыкнуть, чем у меня. Да, папина беспомощность обезоруживает. Но нормально ли то, что он бросил нас и не вспоминал о нашем существовании большую часть жизни, а когда ему потребовалась помощь, мы тут же с готовностью прибежали? Я хочу быть хорошей – такой, кто при виде тяжелого состояния другого человека способен простить ему прегрешения прошлого, но все же что-то внутри меня восстает при мысли об этом. Не могу я по щелчку пальцев испытать духовное перерождение. – Джефф, – мягко здоровается мама, и ему требуется некоторое время, чтобы найти ее взглядом. – Лес…ли, – он с трудом выговаривает два слога ее имени. Я знаю, что это не первая их встреча этим летом, но все же странно видеть их вместе вот так. Мама сдавленно улыбается, и я практически чувствую комок у нее в горле. – На сей раз мы привезли с собой Эбби. – Она кивает в мою сторону, и я выхожу из-за их спин и приближаюсь к папе. Его тело начинает беспорядочно двигаться: плечи дергаются, глаза дико вращаются. Я сразу понимаю, что он в замешательстве. И сильно обеспокоен. Сердце у меня камнем падает вниз. Знала ведь, что не стоит ожидать от этого визита ничего особенного, и все же надеялась на что-то бо́льшее, когда он увидит меня. – Привет, папа, – шепчу я. Наконец, ему удается посмотреть на меня из-под часто моргающих век. – Эбби. – Он меня узнал. Он начинает лихорадочно махать рукой, и я запоздало понимаю, что таким образом он подзывает меня к себе. Приглашает сесть рядом. Я осторожно пристраиваюсь на той стороне кровати, где лежит его здоровая нога, стараясь не задеть опутывающую его паутину трубок. – Письмо! – отрывисто произносит он, и я вздрагиваю. Вопросительно оглядываюсь на маму с Брук, которые вдруг задерживают дыхание. Мама, не глядя на меня, достает что-то из сумочки. Сглотнув, я беру у нее из рук конверт. Даже несмотря на папину возню – как у человека, который никак не может устроиться поудобнее, – я ощущаю на себе его взгляд. Я пока не вскрыла конверт, но уже сотрясаюсь всем телом. Потому что знаю – каким бы ни было его содержимое, оно снова бесповоротно изменит мою жизнь. Мне на плечо ложится чья-то рука – Брук, – твердая, обещающая, что все будет хорошо, и я разворачиваю лист бумаги, который, судя по заломам, уже много раз складывали. Послание аккуратно отпечатано на компьютере, в левом верхнем углу проставлена дата – три года назад. Оглядываюсь на Брук, и та кивает мне головой. Продолжай, мол. И я зачитываю вслух: Моим дорогим Брук и Эбби. Не знаю, когда вы прочтете это письмо, но надеюсь, что рано или поздно это все же случится. Написать его мне нужно сейчас, пока мой разум еще мне принадлежит и я могу сказать, что хочу, собственными словами. Моя мать была больна много лет, а мы все считали, что она страдает от Альцгеймера вкупе с депрессией. Но ситуация ухудшалась с каждым днем, и доктора наконец сообразили сделать тест на болезнь Гентингтона. Результат оказался положительным. Тогда я тоже решил пройти обследование – и получил аналогичное страшное заключение. Было это десять лет назад. Запрокинув голову, я произвожу в уме подсчеты. Папа написал письмо три года назад, а тест сделал десятью годами раньше. Не восемь месяцев назад, когда под Рождество мы с Брук впервые узнали об этом. То, что он ген-положительный, было известно ему еще тринадцать лет назад. Все это время он знал. – Ты все выяснил, когда мне было пять, – чуть слышно выдыхаю я, хватаясь за поручень кровати, чтобы не упасть. Получается, он ушел от нас сразу, как получил результаты теста. Голова у меня идет кругом, но я снова опускаю глаза на страницу, чтобы продолжить чтение и понять. Хочу, чтобы вы знали: я пытался остаться с вами. Но каждое объятие, улыбка, заверение в любви ножом резали мне сердце. Мне было невыносимо смотреть вам, девочки, в глаза, зная, что я мог наградить вас схожей судьбой. Любимые мои. И ведь со временем будет только хуже. Вам пришлось бы наблюдать за моими страданиями, за появлением каждого нового симптома, гадая, не уготовано ли и вам такое же будущее. Несколько недель я пытался придумать, как рассказать вашей маме, понимая при этом, что подобное признание повергнет ее в ту же адову пасть, которая уже поглотила меня. Потому что, сообщи я ей, и она только и будет делать, что гадать, не передался ли ген одной из вас. Я не мог с ней так поступить. Хотел, чтобы она еще какое-то время пожила в блаженном неведении. Нужно было подождать, пока вы не повзрослеете настолько, что сможете сами пройти тестирование – то есть когда Эбби исполнится восемнадцать. Останься я с вами, и осуществить это было бы невозможно. Я хватаю ртом воздух, чувствуя, что задыхаюсь. Брук встает со стула и присаживается на другую сторону папиной кровати. Мама передвигает свой стул поближе ко мне. Я делаю глубокий вдох и продолжаю: Я никогда не узнаю, был ли уход от вас наилучшим или наихудшим решением. Я лишь пытался сделать то, что считал правильным для своей семьи. Хотел, чтобы все вы как можно дольше были свободны от этой тяжкой ноши. Но в глубине души понимал я и то, что лишь ищу себе оправданий, поскольку сам не сумел с ней справиться. Я хотел выйти на связь бесчисленное множество раз. Тысячу раз брал в руки телефон. Вы в моем сердце каждую минуту каждого дня. Вы и есть мое сердце. |