Книга Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше, страница 23 – Лаура Санди

Убедив её, что она не причина смерти людей, а их возможная спасительница, Графиня подчинила её своим вонючим предсказаниям.

— А разве она не могла погадать на картах, как бабушкина подруга?

— Э… нет, моя дорогая… — сказала Мария, изменившись в лице, глаза заблестели, и она шлёпнула рукой по столу.

Видимо, я затронула что-то, особенно выводившее её из себя.

— Не напрасно же отращивают ногти по три сантиметра в месяц! — А потом еле слышно добавила: — Проклятая!

— Вау…

Никому не разрешалось присутствовать при ритуале, мы с Марией делали это тайком. Посторонние могли помешать маме и Графине получить информацию непосредственно из будущего.

Поскольку Графиня являлась в наш дом исключительно ради своего гадания и проходила по аллее очень быстро, никто никогда не мог заговорить с ней, разве что успевал произнести «здравствуйте» и «до свидания». Никому не удавалось даже посмотреть на неё вблизи.

Мы не могли и вообразить, что в корзинке, которую она уносила, лежали не только тюльпаны.

— Она всех нас держит на расстоянии, разве не заметила? Боится, как бы мы не заподозрили чего…

В самом деле, на этот раз Мария, похоже, не грешила излишней подозрительностью.

Графиня и правда всегда оставалась наедине с мамой, запершись в жёлтой гостиной с задёрнутыми шторами, и ни с кем никогда не разговаривала. А уходя, запускала свой чёрный яд прямо в ухо маме, чтобы никто не слышал, что она говорит. Для такой знатной дамы, как она, подобные манеры просто недопустимы, если только за ними не скрывался какой-то злой умысел.

Когда сестра Бенедетта видела, что кто-нибудь из нас шепчет на ухо, она заставляла написать сто раз: «Говорить на ухо — неприлично». В наказание.

Смерть моих дедушки и бабушки оказалась первой с тех пор, как Графиня начала свои сеансы. Конечно, она не упустила случая воспользоваться этим.

И действительно, мама сошла с ума именно после звонка Графини, которая уверила её, будто бесконечно огорчена смертью моих дедушки и бабушки. Главным образом потому, что они могли избежать её. Во время сеанса несколько месяцев тому назад она ясно видела в своих крутых яйцах смерть их обоих. Беседку и снегопад в том числе.

Но мама не сумела правильно истолковать предсказания. Отныне и впредь нужно быть внимательнее, а лучше удвоить, если даже не утроить количество сеансов, с тем чтобы получить больше информации для размышления.

После звонка Графини в нашем доме больше ничего не происходило.

Мама уединилась, запершись на ключ в спальне на втором этаже, и лишь иногда топала в ответ, если Мария стучала метлой в потолок столовой, которая находилась как раз под нею, желая узнать, жива ли она.

Отец перестал стучаться в дверь комнаты, которая прежде служила супружеской спальней, потому что результаты оказывались малоприятными.

О бабушке и говорить нечего. Когда вечером она оставалась, чтобы рассказать мне историю Воланда, нам приходилось уходить куда-нибудь подальше.

Если случалось, мы бывали в столовой и мама различала у себя наверху бабушкин голос, то открывала окно и выходила на крышу, лишь бы не слышать его. Это обнаружила однажды Мария, сидя у окна в своей башенке.

Папа тотчас велел синьору Паоло обнести весь дом по периметру страховочной сеткой, как для воздушных гимнастов, и нанял двух человек для ночного и дневного дежурства, чтобы мама никогда не оставалась одна, не совершила бы какую-нибудь безумную глупость, пила настои и ела хоть что-то.

В это время всё вокруг казалось таким хрупким, что мы передвигались по дому затаив дыхание.

Откровенно говоря, я не особенно замечала отсутствие мамы. Пожалуй, даже совсем наоборот — куда сильнее ощущалось её присутствие. Невидимое. Над нашими головами. На втором этаже жил какой-то призрак. И когда я слышала порой, как он ходит там, у меня мурашки пробегали по коже, потому что звуки эти мало походили на движения человека. Казалось, катится бильярдный шар, тикают часики, прыгает кошка, потрескивают в огне листья.

Но со временем мы постепенно привыкли к этим звукам и воспринимали их так же спокойно, как гудение водопроводных труб.

Чтобы не тревожить маму, все перебрались спать на первый этаж, и в конце концов получилось, что мы все жили так, будто её и нет вовсе.

И поскольку она отсутствовала, то в конце концов я даже забыла о её существовании.

Потом внезапно рухнула я.

Вввввраааааммммм!

Шёл последний день занятий, и я чувствовала себя отлично. Возвратив сестре Бенедетте подписанные родителями табели, мы всё утро обсуждали их. Вполне логично, что меня посчитали святой. Я оказалась лучшей ученицей в классе. Как и Людовика, естественно. Разница между нашими с нею результатами и остальными была очень велика.

Накануне вечером в разговоре с Марио я слышала только сплошные «молодец» и «я знал, что ты лучше всех». В это время Марио учился не только дикции у Пьетро Руббертелли, но и актёрскому мастерству. За несколько месяцев, прошедших с тех пор, как мы познакомились, его произношение заметно изменилось. Казалось, разговаривает совсем другой человек.

В то же время изменились и суждения о некоторых вещах. Теперь его метафоры всё больше сводились к театральному миру. «Печаль ложилась на лица людей, словно никому не нужный театральный занавес» и тому подобное. Он стал более мелодраматичным, но только внешне.

Так или иначе, в тот вечер, когда я прочитала ему свой табель, он сказал, что я молодец не только потому, что получила такие оценки, но и потому, что сумела держаться и превратить свои слабости в свою силу. Подобно актрисе, которая, забыв реплику, не умолкает, а импровизирует.

— У тебя характер главной героини.

— В самом деле, Марио?

— Подохнуть можно… Да ты же из тех, кто ведёт игру, а не подчиняется ей.

— Нельзя говорить «подохнуть можно», Марио!

Он дал мне посмеяться, а потом, как всегда в последнее время, прочитал монолог из пьесы «Король умирает» [12] , чтобы я сказала, удалось ли сделать это спокойно, без эмоций, как хотелось Маэстро.

— Нет, Марио, никаких эмоций, только несколько очумелое изумление. А в последней реплике — одна растерянность. Молодец!

В то утро я чувствовала себя так прекрасно, что лучше и не представить. Я была просто счастлива. В самом деле.

Однако на большой перемене после обеда мне вдруг стало как-то не по себе, возникло какое-то общее недомогание. Наверное, съела что-нибудь нехорошее.

Пока девочки во дворе, расположившись на гальке, рассказывали друг другу, в каких нарядах придут завтра на спектакль их мамы, я ощутила приступ тошноты и, поспешив в туалет, склонилась над унитазом. Спустив воду, я почувствовала некоторое облегчение. Ясно — мой желудок чего-то не переваривает. После длительной рвоты сил заметно поубавилось, я так ослабела, что, когда поднялась, голова у меня поехала кругом, как у Ватта, когда тот ловит свой хвост.