Саша залез в одеяло. Мама держала одеяло с одной стороны, а Лена — с другой. А потом одеяло стало раскачиваться:
Раз-два-три, ай-ай-ай!
Ты с качелей улетай!
Бамс! И Саша прилетел на большую кровать. Он даже закукарекал от удовольствия.
Теперь была очередь Маши.
— Сейчас и ты полетаешь, берегись, — сказала Лена.
Раз-два-три, ай-ай-ай!
Ты с качелей улетай!
Буме! И Маша тоже прилетела на большую кровать.
Она так смеялась!
— А теперь все вниз, — сказала мама.
— Будем пить кофе? — спросил Саша.
— Да, сейчас.
И совсем скоро они с мамой и с Леной сели пить кофе. А Саше и Маше сварили какао.
И они опять стали просить:
— Лена, ну рассмеши нас!
И Лена скорчила смешную рожицу. А потом сплясала прямо на кухне! Очень смешно!
Как жалко, что Лена приходит не каждый день!
Как Саша брился
Папа брился в ванной.
— Можно мне немножко пены? — попросил Саша.
— Вот тебе немножко пены, — сказал папа и дал Саше чуть-чуть пены.
Саша намазал пеной щёки.
— Дай мне ещё, — попросил он.
Папа дал ему ещё немножко пены. Стало совсем похоже. Словно Саша будет бриться, как папа.
Он взял плоскую палочку, как будто это его бритва. И встал перед зеркалом.
Тут пришла Маша.
— Пойдёшь на улицу? — спросила она.
— Сначала мне нужно побриться, — сказал Саша.
— А почему ты залез на табуретку? — снова спросила Маша.
— Я ведь должен смотреть в зеркало, — объяснил Саша. — А оно очень высоко.
— Ты должен пойти со мной на улицу, — сказала Маша.
— Нет, — сказал Саша. — Я буду бриться очень долго.
И тут Маша рассердилась. А когда Маша сердилась, она становилась ужасной злюкой. Она взяла и потянула табуретку за ножку.
Ой-ой! Табуретка перевернулась. И Саша полетел на пол. Он так ударился! И его бритва тоже упала. Половина пены осталась у него на щеках. Он заплакал, и слёзы капали прямо в пену.
Маша ужасно испугалась.
— Я нечаянно, — сказала она.
— Неправда, — возразил Саша. — Ты нарочно!
— Нет, — сказала Маша. — Я не знала, что ты упадёшь.
Тут пришёл папа.
— Ты ушибся, Саша? — спросил он.
— Нет, — хныкал Саша. — Но я рассердился.
— Мужчины не плачут, когда сердятся, — сказал папа. — А ты ведь мужчина? Ты же бреешься!