Онлайн книга «Ничем не интересуюсь, но всё знаю»
|
– Поедем прямо сейчас, – предложил Нугзар Бадридзе. – Прямо сейчас не могу. У меня впереди второй акт, – извинился Гиви. – Ты получишь десять месячных зарплат. Десять… – Я что-нибудь придумаю, – пообещал баритон Гиви. За кулисами он подошел к тенору, к Хуте Гагуа. – Давай сократим твою арию, – предложил Гиви. Речь шла об арии Ленского, которую бедный Ленский пел перед своей дуэлью. Эта ария – жемчужина оперы. Оперу Евгений Онегин могут не помнить, но арию «Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни» – эту божественную мелодию Петра Ильича Чайковского – знают все. – Как «сократим»? – не понял Хута. – Споешь только начало, и я тебя убью, – объяснил Гиви. – За мной приехали, десять зарплат дают. Мне за такие деньги год работать. Если хочешь, поедем вместе. Я договорюсь. Возьмешь половину. – Не могу. – Хута приложил руки к груди. – Пять зарплат, – уточнил Гиви. – У меня сегодня смотрины. Из района приехали родственники невесты. Хотят послушать мой голос. А в этой арии такие верхи, две октавы. Я только здесь могу себя показать. – В сексе покажешь… – Родственники сомневаются: отдать Манану за артиста или воздержаться, не рисковать? Артисты мало получают и занимаются развратом. Я должен их убедить красотой голоса. Они не устоят. – Да черт с ней, с твоей Мананой, другую найдешь. – Не могу. У меня чувство. Оркестр наяривал в своей оркестровой яме. Надо было выходить. Хута вышел на сцену. На нем была дурацкая высокая шапка и длинная накидка с круглым воротником. – «Куда… – начал Хута серебряным тенором. – Куда…» Гиви вышел следом, остановился на нужном расстоянии и поднял руку, нацелился пистолетом. – «Куда вы удалились…» – продолжил тенор. – Бах! – скомандовал Гиви и выстрелил. За кулисами прозвучал грохот, имитирующий выстрел. Гиви решил самостоятельно прекратить арию. Он убьет Ленского, и петь будет некому. Но Ленский не умер, он опустился на колено и продолжал заливаться соловьем: – «Что день грядущий мне готовит? Его мой взор напрасно ловит, в глубокой мгле таится он…» Звучали те самые верхи, которые подтверждали прекрасный голос молодого жениха Хуты Гагуа. Родственники сидели в середине пустого зала, занимали целый ряд. Из района приехала вся родня. Голос Хуты звучал как никогда. Однако время шло, десять гонораров испарялись на глазах. Певец должен открывать свадьбу, а не являться в середине, когда уже все пьяные и всем все равно. – «Паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она», – заливался Хута, стоя на одном колене. Гиви подошел к Хуте вплотную: – Бах! Бах! Бах! Хута встал на второе колено. Он изображал раненого Ленского. Выстрелы не пропали даром. Певец был ранен, но не убит и продолжал петь. Тогда Онегин прицелился и выстрелил в грудь Ленского: – Бах! Ленский лег на спину и продолжал петь, лежа на спине. Голос звучал божественно. Хута завоевывал свое право войти в семью Мананы. Гиви не знал, что делать. Ленский был живуч и неистребим. Онегин взял партнера за ноги и повез его за кулисы. Хута Гагуа ехал на спине и продолжал петь: – «Приди желанный друг. Приди, я твой супруг. Приди, приди…» Ария окончилась. Ленского увезли. Родственники из района сидели, выпучив глаза. Они не понимали: жив Хута или помер? Но пел он хорошо. Лучше не бывает. Гиви быстро переоделся и помчался в буфет. Нугзар Бадридзе пил пиво и стучал колбасой по столу. Он обращался с колбасой, как с вяленой воблой. Гиви присел рядом. Ждал. Хозяин не торопился. Гиви подумал: мог бы не убивать Ленского раньше времени. Хута мог спеть свою арию стоя. Стоя петь гораздо удобнее, чем лежа. Диафрагма лучше подпирает грудную клетку. Семинар окончился. Мы вернулись в Москву. Ираклий пригласил меня в ресторан Дома литераторов. Без меня его бы не пустили. Пройти в Дом литераторов можно было по членским билетам. Я в ту пору, несмотря на молодые годы, уже была членом Союза писателей. Отправляя меня в долгое путешествие, именуемое жизнь, Господь Бог положил в мою корзину такую простенькую вещь, как удача. Удача сопровождала меня, и я довольно рано пробилась в первые ряды писателей и кинематографистов. Меня заметили и раскручивали. Я писала книги и сценарии с неизменным успехом. Это не значит, что удача была во всем, включая личную жизнь. Господь Бог, собирая меня в дорогу, скреб в затылке и размышлял: это положу и это положу. А вот это – обойдешься… Мы с Ираклием уселись за свободный столик. Заказали дежурное блюдо: осетрина, запеченная с картофелем, в белом соусе. Подавали на маленьком серебряном подносе. Не серебряном, конечно, но что-то в этом роде. Я до сих пор помню колечки золотистого картофеля, свежайшую осетрину. Стоило это все сущие копейки. Официантки были все похожи между собой, как сестры: круглые попки, круглые личики. Подвыпившие писатели соблазнялись и договаривались. Дух счастья реял над залом. Мы с Ираклием взяли бутылку грузинского вина. В те времена грузинские вина были настоящие. «Киндзмараули», «Ахашени» – какие слова, какое звучание и какой аромат! Ираклий разбирался в винах. Он обнимал ладонью фужер и рассказывал мне про свою жену, вернее, про то, как они познакомились. Институт кинематографии ВГИК существовал только в Москве. Для того чтобы получить диплом режиссера, сценариста, надо было ехать в Москву, селиться в общежитии. Жить непонятно как и есть неизвестно что. Тенгиз Абуладзе и Ираклий Квирикадзе решили создать кинофакультет при театральном институте. Хлынули заявки. Ираклий знакомился с заявками. Его внимание привлекло заявление, подписанное «Нана Джорджадзе». Внутри все вздрогнуло и замерло. Он что-то почувствовал. Какое волшебное сочетание звуков: на-на-джор-джад-зе. Музыка. Такая музыка не может принадлежать неизвестно кому. За этим сочетанием звуков – фея сирени, богиня, ангел. Нана действительно оказалась высокородная княжна и действительно красавица. Ираклий находился в напряженном поиске. Он ждал, предвкушал. И когда впервые увидел Нану – понял, что его долгий поиск завершен. Нана поступила на факультет, а Ираклий преподавал. Ираклий был талантлив, а это заметно, и это главный козырь. Ираклий – лидер, элитарный самец. Все его хотят, но никто не получит. Только княжна Нана Джорджадзе. Нана навсегда осталась его ученицей, внимала своему мастеру, верила. |