Книга Мечи Дня и Ночи, страница 4 – Дэвид Геммел

— Я понимаю твои чувства, — сказал Скилганнон, — но разговоры о собственном гробе слушать не очень приятно. Перейдем лучше к пророчеству.

— Да-да, конечно. Извини меня. В пророчестве говорится, что ты... вернешь нам свободу.

— Отчего ты замялся?

— Тебя не проведешь, друг мой, — с нервной улыбкой заметил Ландис. — Я просто хотел избежать ненужных объяснений. Буквально там сказано, что ты отнимешь власть у Серебряного Орла и вернешь людям мир и гармонию.

— Кто была эта Благословенная? — помолчав, спросил Скилганнон.

— Одни верят, что это была богиня, отказавшаяся от бессмертия из любви к человечеству. Другие говорят, что она была человеком, рожденным от Волчьего Бога Фаарля. Сам я считаю ее блестящим адептом тайных наук, философом и пророчицей. Святой, которой было дано видеть будущее и внести свою долю в спасение человека от Грядущего Зверя.

— А имя у этого совершенства было?

— Разумеется. Ее звали Устарте. Говорят, что ты ее знал. Вся кровь отхлынула от лица Скилганнона.

— Да. Я ее знал. Она приходила ко мне в мои последние дни.

Он стоял на горном склоне рядом со своим домом и смотрел, как гонец галопом скачет обратно в город. На сердце лежала тяжесть. Он медленно поднялся в гору и вышел на скалистую тропу над заливом. За последние восемь лет Скилганнон полюбил это место. На выступе скалы кто-то вытесал каменное сиденье. Скилганнон не знал кто, но испытывал теплое чувство к этому человеку. Выступ грозил вот-вот обвалиться и упасть на камни далеко внизу, но неизвестный храбрец все же устроил на нем сиденье, точно бросая вызов богам. «Убейте меня, если будет на то ваша воля, но до тех пор я буду сидеть на этом самом месте, и ваша власть мне не указ».

Скилганнон взошел на выступ и улегся в каменной выемке. Солнце пригревало. Далеко на Шианском море виднелись рыбачьи лодки, над ними кружили чайки. Боль в шее заставила Скилганнона поморщиться. Он покрутил шеей и посмотрел на онемевшие пальцы правой руки. Они дрожали. Сжав их в кулак, он попытался унять дрожь. Прострел понемногу затихал, сливаясь с другими привычными болями его усталого тела. По ночам его беспокоила поясница, и старый шрам на бедре давал о себе знать, если он проводил в седле больше часа. Левое колено так и не поправилось после попавшей в него стрелы. Скилганнон, разозлившись, достал из-за пояса пергамент, развернул его и прочел еще раз: «Бакила отклонил наше предложение, хотя дары и дань принял».

Дары и дань.

Несколько лет Скилганнон пытался внушить им, что навсегда от Бакилы откупиться нельзя. Одной данью згарнский вождь не насытится, и у него есть войско, которое можно прокормить только военной добычей. Но молодой ангостинский король не понимал этого.

Теперь, когда стало поздно, он понял.

— Хей, генерал! — Скилганнон повернул голову, и шею опять прострелило. По горной тропе поднимался молодой капитан Вакасель. Перед выступом он остановился и с усмешкой покачал головой. — Знаете, когда-нибудь этот насест непременно рухнет.

Скилганнон дружески улыбнулся темноглазому юноше.

— Полезай ко мне — может, он рухнет еще не сейчас.

— Нет уж, спасибо.

— Ты знаешь, что эгарны идут на нас?

— А то как же.

— И пойдешь со мной на войну?

— Еще бы. Мы расколотим их, генерал.

Скилганнон спустился туда, где стоял офицер. Вакасель был одет по-военному: черный панцирь, шлем из закаленной кожи, высокие сапоги с бронзовыми накладками на коленях, длинные темные волосы заплетены, как принято у ангостинцев. Вплетенные в косу серебряные слитки обеспечивали голове дополнительную защиту.

— Ты собираешься драться с несметным войском, — сказал Скилганнон, — а на скальный карниз сесть боишься.

— Камень мне неподвластен, а на поле боя меня защищают мой меч и мой лук.

Скилганнон посмотрел ему в глаза. Оба знали, что в грядущей битве их ничто защитить не сможет. У Бакилы двадцать тысяч пехотинцев и восемь тысяч конников. В Ангостине наберется тысячи четыре обученной пехоты и две — кавалерии. Восемь лет назад Скилганнон собрал против згарнов союзную армию и отогнал их орды от южных границ Ангостина. Силы Кайдора, Чиадзе и варнийских кочевников дали згарнам большое сражение. Згарны потеряли в нем около тридцати тысяч, союзники — около двенадцати. Ночью Бакила сумел уйти с остатками своего войска. Скилганнон просил ангостинского короля пуститься за ним в погоню, но тот отказал, устрашившись огромных потерь и полагая, что Бакила получил урок раз и навсегда.

Урок и в самом деле не прошел даром. В следующем году Бакила двинулся на юго-запад и разбил варнийцев. Еще через год ударил на Кайдор и разграбил его города, включая столицу. Через два года, вступив в союз с сегуинами на восточном побережье, пошел на Чиадзе и разгромил их армию в двух кровопролитных сражениях. Чиадзе сдались и предложили ему огромную ежегодную дань. Король Ангостина, чтобы уберечься от нового вторжения, заключил с ним мир и тоже стал платить дань. На первый год договорились о семистах фунтах золота, на второй эта сумма возросла до тысячи, затем до двух. Теперь ангостинская казна истощилась окончательно.

И згарны выступили в поход.

— Сколько у нас времени, генерал? — спросил Вакасель.

— Дней десять.

— За это время вы составите блестящий план сражения, которое принесет нам победу. Мне не терпится услышать его.

— У нас есть только одна надежда на победу, Вакасель. Ты знаешь это не хуже меня.

— Чудом будет, если нам удастся подойти к нему хотя бы на двести футов.

— Значит, нам придется сотворить чудо.

Вакасель выругался сквозь зубы и взобрался на выступ, где прежде сидел Скилганнон.

— Кстати, генерал, там у дома вас ждут какие-то странные люди.

— Что значит «странные»?

— К примеру, лысая женщина, вся в шелках, — ухмыльнулся молодой офицер. — Очень даже недурна, если кому нравятся лысые. С ней двое настоящих уродов. Упали с дерева мордой вперед, как говаривал мой отец.

* * *

Вернувшись к себе, Скилганнон стал изучать свое тело. Он проделал ряд танцевальных движений, прыжков и переворотов. При этом он то и дело спотыкался, а потом и упал. Умом он помнил, что надо делать, но тело не поспевало за головой. Он упростил упражнения, стараясь думать о чем-то другом. В уме мелькали яркие, но отрывочные образы. Память все еще не желала вернуться во всей полноте. На одну сцену накладывалась другая, и все обрывалось опять. Ему вспоминались имена — Дайна, Джиана, Друсс, Вакасель, Гревис. Порой чье-то лицо совмещалось с именем и в тот же миг исчезало.

Поупражнявшись около часа, он сел на ковер, набросив на плечи одеяло. Склонил голову, чтобы обрести внутренний покой, и сосредоточился на одном имени: Устарте.