Книга Черная Луна, страница 62 – Дэвид Геммел

Юноша поднялся с постели и, нагой, стал в потоке солнечного света, лившегося в окно. Он был высок и строен, на длинных изящных руках — по шесть пальцев. Его чуть выпуклые глаза были заметно крупнее, чем у людей, нос — небольшой, с широкими, причудливо вырезанными ноздрями.

— Я стоял в лесу в тот последний день, — печально проговорил он, — и смотрел, как умирает мой народ. Я предал себя земле. И тоже умер.

— Разве у вас не было магии, чтобы остановить даротов? — спросил Тарантио. — Разве вы не могли сражаться за свою жизнь?

— Мы не были убийцами, друг мой. Мы не умели убивать. Мы были мирным народом и не могли постичь самой природы насилия. Мы старались подружиться с даротами, провели их через Завесу, дали им зеленую, плодородную, изобильную магией землю. Они же изуродовали землю, разрыли ее в поисках железа, истощили ее плодородие и потопили магию в ненависти. Когда мы закрыли Завесу, чтобы другие дароты не могли больше пройти в наш мир, они обрушились на нас с мечом и огнем. Они пожирали наших юношей и убивали стариков. В отчаянии мы пытались бежать, открыть Завесу в иной мир. Однако магия земли исчезла, а прежде чем мы нашли новую, нетронутую землю, дароты настигли нас. Тогда я еще не был Первым Олтором. Я был молодым Певцом, обрученным с прекрасной девой.

— Что значит этот титул — Первый Олтор?

— Мне трудно объяснить это словами незнакомого прежде языка. Он — а порой и она — был духовным вождем олторов и обладал огромной силой. Умирая тогда, в лесу, он указал на меня — и я ощутил, как его сила проникает в мою кровь. Однако я отрекся от нее и умер. Во всяком случае, мне так казалось. Каким-то образом колдун, который пытался исцелить Бруна, сумел вернуть меня к жизни. Я до сих пор не знаю, как это произошло.

— Ты сказал, что предал себя земле. Разве дароты не убили тебя?

— Да, они пронзили своими жестокими мечами мои сердца и пригвоздили меня к земле. А потом отрубили мне голову.

— Думаю, что я знаю, в чем дело, — прозвучал от порога голос Дуводаса, и Тарантио, обернувшись, увидел Певца. На нем была зеленая шелковая туника, светлые волосы схвачены золотым обручем. Дуводас вошел в комнату и поклонился Первому Олтору.

— Твоя кровь, кровь Первого Олтора, пропитала землю и осталась на камнях. Эльдеры нашли эти камни и унесли в Эльдерису; много веков пролежали они в Храме Олторов. Сорок лет назад один человек — которому позволили войти в город по особому делу — похитил один из камней. Именно по этой причине в Эльдерису с тех пор был заказан путь людям. Я говорил кое с кем из бывших пациентов Ардлина, и все они утверждали, что он прикладывал к их ранам кусок красного коралла. При бережном обращении магия камня никак не могла повредить больным. Тарантио, однако, рассказывал мне о том, как был исцелен Брун. Судя по всему, Ардлин лгал — он сказал, что у него якобы есть волшебный шар, которым он и заменит поврежденный глаз. На самом деле никакого шара не было. Ардлин наложил на глаз Бруна заклятие превращения. В панике он сделал ошибку — и освободил сущность, которая веками дремала в камне. Он освободил тебя, владыка олторов.

Первый Олтор тяжело вздохнул.

— И вот я стою перед вами — одинокий, лишенный цели и смысла существования. В моих сердцах заключена история моего народа — каждого олтора. Что же мне теперь делать?

— Ты мог бы помочь нам сражаться с даротами, — сказал Тарантио.

— Я не умею сражаться.

— Даже после того, как дароты уничтожили весь твой народ?

— Даже после этого. Я — Целитель. Это не ремесло, Тарантио, а моя суть. Если бы я увидел раненого дарота, я исцелил бы его, не колеблясь ни секунды. Только так я могу напитать землю магией. И создать гармонию.

— А по-моему, это трусость, — вслух сказал Дейс. — Жизнь — это борьба, от первых мук рождения до последних смертных мук. Убивай или будешь убит — таков закон этого мира.

— До прихода даротов этот мир вовсе не был таким, — ответил олтор.

— Разве лев не охотится на оленя, не раздирает клыками ему горло?

— Верно, Дейс, лев поступает так, ибо это в природе льва. Однако же никогда не бывало, чтобы олень отрастил клыки и когти и убил льва.

Услышав свое имя, Дейс остолбенел.

— Ты меня видишь? Ты можешь различить нас?

— Да, могу. Ты явился на свет в тот страшный миг, когда мальчик по имени Тарантио увидел висящее в петле тело своего отца. Он не мог снести такого зрелища и в безмерном ужасе сотворил себе брата, который мог вынести все — все страхи и беды, какие мир мог обрушить на дитя. Ты спас его, Дейс. Спас от горя и безумия. А теперь он спасает тебя.

— Меня не нужно спасать. Я — Дейс, самый сильный, ловкий и беспощадный. Подобного мне не было, нет, а может быть, и никогда не будет! Я не слабак. Когда враг нападает на меня, я его убиваю — будь то лев или волк, человек или дарот!

— И все же ты плакал, когда был убит Сигеллус. Ты пытался отговорить его от поединка: он был пьян, его прежнее мастерство поблекло. Ты почти умолял Сигеллуса, чтобы он позволил тебе драться вместо него, — но он был слишком горд, чтобы согласиться. Когда он погиб, тебе точно воткнули нож в сердце.

Рука Дейса молниеносно метнулась к кинжалу — но тут же он пошатнулся.

— Я этого не знал, — сказал Тарантио, опуская руку.

— Он лжет! — закричал Дейс.

— Никогда не было нужды лгать у расы, которая не знала насилия, гнева, отчаяния, — сказал Первый Олтор. — Вот почему даротам удалось обмануть нас. Они ведь телепаты и сотворили в своих мыслях стену, через которую мы не могли пробиться — это было бы невежливо.

— Теперь дароты угрожают нам, — сказал Тарантио. — И ты мог бы нам помочь.

— Я стану целить ваших раненых, но большего сделать не могу. А теперь мне нужно отдохнуть. Быть может, ты желаешь поговорить с Вруном?

Олтор закрыл глаза. И тут же их открыл Брун.

— Он такой печальный, — сказал Брун. — Он хочет умереть.

Отойдя от окна, Брун оделся. Прежние штаны теперь были ему коротковаты, а рубашка висела на нем, как на жерди. Одевшись, Брун сел у окна.

— Неужели ты ничего не можешь для него сделать? — обратился он к Тарантио.

— Что я могу? Он — последний из вымершей расы.

— Но он такой печальный, — упорствовал Брун. — И он мой друг.

— Вчера ты его боялся, — напомнил Тарантио, — и правильно делал. Неужели ты не видишь, что он захватил твое тело?

— Я не против, — сказал Брун. — Всю свою жизнь я только и делал, что боялся. Я никогда не знал, что делать, что говорить. И ничего не понимал. Теперь я больше не боюсь. Он учит меня всяким вещам, он заботится обо мне.

Тарантио улыбнулся и похлопал Бруна по плечу.

— Мы все заботимся о тебе, друг мой. Потому и беспокоимся.