Книга Инквизитор. Вассал и господин, страница 26 – Борис Конофальский

— Нет, нет, госпожа, — вдруг встрепенулся мужик, — к вам хочу. К вам в услужение.

— Хочешь? — спросила она распрямляясь. — Поклянись, что до гроба служить мне будешь.

А он опять молчит. Словно уже и не рад, что освободят его от виселицы. Глаза бегают у подлеца.

— Клянись, говорю, — шипит ему девушка. — И даже не думай, что поклянешься и от клятвы уйдешь. Клянись! Ну! Или палачи скоро придут, тогда уже мне не спасти тебя будет.

— Клянусь, — наконец выдавали мужик.

— То-то, дурак, — зло сказал она, и пошла к стражнику, чуть подбирая юбки.

А стражнику очень интересно было, о чем это она с висельником шепталась, и он ждал пока девушка подойдет.

А она подошла и спросила ласково, как только могла:

— Как звать тебя, добрый человек?

— Иоганном крещен, добрая госпожа, — отвечал стражник с удивлением. Не ожидал он ласки от такой высокой госпожи.

Не каждый день, госпожа, что ездит в карете с четверкой дорогих коней с ним говорит. А может и вообще никогда такая с ним не разговаривала за всю жизнь его. От такого он растерялся так, что даже встать с колоды своей забыл. Говорил с ней сидя.

А она, видя это, произносит с улыбкой, поднося ручку свою к лицу его:

— На ладонь мою смотри, Иоганн. Сюда, следи за ней.

А тот дурень даже и не спросил, зачем ему за ее ладонью следить.

Агнес перед лицом его провела ладонью пару раз туда и сюда.

— Следи Иоганн, следи, — говорит она, а в голосе железо приказа, твердость не женская. — За пальцами следи.

Стражник за ее пальцами глазами водит, старается, и ничего не понимает.

А Агнес, как момента какого ждала, а когда поняла, что готово, тут же, двумя перстами его в лоб и толкнула:

— Спи Иоганн, оставь заботы, забудь обо всем.

Так толкнула, что голова его откинулась, и замер он на секунду с откинутой головой, словно в небе разглядывал что-то.

А потом голову опустил, поглядел на девицу удивленно, и уронил плохую свою алебарду на траву, обмякнув, сполз с колоды, уселся у места своего наземь и замер. Но глаза не закрыл, а стал в траве, что-то рассматривать. Голову низко наклонил.

Спроси кто у Агнес в этот момент, как она так смогла стражника утихомирить, откуда дар у нее такой, девушка бы и не ответила.

Не знала она, откуда эта сила в ней взялась, просто, когда карета встала у виселиц, как висельника она увидела, так знала уже, что делать будет.

И висельник, и Максимилиан смотрели на нее, мужик с восхищением, а юноша замер от удивления и страха. Рот открыв. Это было приятно ей. Особенно, что Максимилиан так смотрит на нее. Агнес и говорит ему:

— Что рот-то раззявил, найди у стражника ключ, отопри колодки, выпусти человека.

— Не слышали вы что ли? — отвечает он ей. — Душегуб это. Вешать его нужно.

А она смотрит на него с упреком и ухмылкой, и спрашивает:

— А ты сам не душегуб?

Обомлел Максимилиан, побледнел, вспомнил он ночь в тюрьме Хоккенхайма, стоит, застыл и понять не может, откуда она про то знает, ее же не было там.

А она и не заныла ничего, просто угадала, угадывать тайны людские направилось ей.

— Так душегуб ты или нет? — спрашивает девушка улыбаясь.

А сама уже все знает по лицу его. И машет на него рукой:

— Не дождешься тебя, — говорит ему девица с досадой, садясь возле стражника, — ни в чем от тебя прока нет. Никудышный.

Находит ключи от колодок в его кошельке, быстро идет и отпирает колодки, приговаривая:

— Торопиться нам надо, скоро люд здесь будет.

Мужик еле встал, распрямился, руки растирает, головой вертит.

А сам идет к стражнику, склоняется над ним, и с пояса его нож вытаскивает.

Агнес только на Максимилиана поглядела, как взгляд юноши увидела и руку его на рукояти кинжала, так крикнула мужику:

— Не смей!

Мальчишка-то пылок был, он мог на висельника и кинуться, хоть висельник в два раза его шире, но Максимилиан целыми днями с оружием упражнялся. Еще неизвестно чья бы взяла. И поэтому Агнес повторила твердо, пока мужик еще не сделал дела:

— Не смей! Ко мне ступай!

Мужик тут же пошел к ней.

— На колени встань!

Тот сразу повиновался, не раздумывая.

— Имя свое скажи! — сказал она, и протянула ему руку к лицу.

— Игнатий Вальковский меня зовут, госпожа.

— Целуй руку, Игнатий, ибо до конца дней своих поклялся мне быть слугой.

Игнатий сунул себе нож подмышку, огромными своими черными руками взял белую руку своей госпожи и поднес к губам.

— Раб я ваш на век, — сказал он и едва прикоснулся к белой коже, чтоб щетиной не царапать ее.

— Не забывай клятву свою, забудешь, проклят будешь, — сказал она. — Все, ехать нужно. Садись на козлы.

И пошла к карете.

— Госпожа, только в Мален мне ехать не резон, — шел за ней следом Игнатий.

— Так поедем в Хоккенхайм, если ночи не боишься? — сказала она, садясь в карету, причем у Максимилиана не попросив руки.

— Так ночь — мое время, — оскалился Игнатий, забрал грубо из руки юноши хлыст и полез на козлы.

А Агнес глянула на Максимилиана из окна кареты и произнесла, губу нижнюю выпятив:

— К господину ступай, увалень никчемный.

Щелкнул хлыст, и уставшие кони почувствовали опытную руку. Карета тронулась, и стала отворачивать от города. И быстро поехала вдаль. А Максимилиан стоял на обочине, он остался один, и к вечеру, и без коня, и почти без денег, с разодранными щеками и погрызенными губами, вдали от своих людей и господина. Но он был несказанно рад, и благодарил небо, что наконец распрощался с госпожой Агнес. Век бы ее больше не видать.

А потом, он поглядел на приближающуюся телегу с мужиками, на стражника, что сидел у колоды на траве, и пошел прочь побыстрее. И толи от спешки, толи от глупости не пошел он в город, где мог бы переночевать, а пошел на юг, обратно в Эшбахт.

* * *

Сыч собрал хворост. Велено протопить камин, ну значит будет топить. Волков сидел мрачный у обоза и глядел, как солдаты Рене ставят ему платку. Дома, в Ланне, у него шатер прекрасный был, но не в Ланн же за ним ехать. Ничего, поживет в палатке, пока сырость и вонь из дома не выветрятся. Пока Еган крышу не покроет, пока мебель не привезут, пока стекла не вставят, пока… Пока… Пока…

«Вот тебе и лен в прокорм, — в который раз думал он, раздражаясь, — вот тебе и награда, от добрых сеньоров. Лживые люди, служить им — глупость, верить еще большая глупость, особенно барону».