Книга Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален, страница 37 – Борис Конофальский

Тут Кленк усмехаться перестал, наоборот, стал даже скорее зол.

— Что вы так на меня смотрите? Думаете и дальше не признавать меня старшим офицером и поднять бунт? — вежливо осведомился Волков.

Волков знал, что никуда ландскнехт не денется, нет, он не уведёт своих людей, пока те будут рассчитывать на долю в трофеях. И мятеж он поднять не осмелится, ландскнехты, конечно, лучшие солдаты, что видело небо, но далеко не все люди Кленка захотят в случае бунта к нему присоединиться. Кленк примет его главенство.

А в противном случае как он объяснит своим людям, что им из всей захваченной добычи ничего не причитается? И Кленк, видно, и сам это понимал, он произнёс:

— Мои действия были необдуманными, я приношу вам свои извинения, господин полковник.

— Само собой разумеется, что денег, которые я обещал вам за то, что вы пошли со мной, я вам более не должен, то будет вам уроком, но ведь вам грустить не стоит, вы своё уже взяли в Рункеле. А людям своим скажите, что причитающуюся часть добычи они получат в день истечения контракта вашего найма, то есть первого сентября. Вам всё ясно, капитан?

— Мне всё ясно, господин полковник, — нехотя отвечал Кленк.

— После полудня пусть одна из ваших рот сменит роту капитана Хайнквиста в охранении. Но за мосты ваши люди пусть не переходят. Чтобы бюргеров больше не пугать.

— Будет исполнено.

— Ступайте, капитан.

Кленк быстро кивнул ему и быстро ушёл. Его, кажется, трясло от злобы и раздражения. Конечно, кавалер говорил с ним тоном весьма обидным, высокомерным. Но Волков знал, что делал: ничего, позлится да остынет, никуда не денется, а ослушаться его теперь капитан не посмеет.

Дела были сделаны, а всё, что могло делаться без него, тоже делалось: ландскнехты приведены в повиновение, корпоралы от всех солдатских корпораций группами ходили по лагерю, считая палатки, коней, телеги и всё, всё, всё остальное захваченное имущество. Рене на реке казнил кавалеров и офицеров. А он мог себе позволить заняться тем, чем хотел, то есть дальше осматривать и записывать в реестры подаренные ему драгоценности.

Солдат зовут псами войны, псы войны питаются кровью. Маркитантов зовут вшами войны, и они питаются кровью псов. Как дела идут плохо, так маркитантов не сыщешь рядом с войском, они тают, как дым, но как только дела налаживаются, маркитанты и маркитантки, обозные жёны и блудные девки, гадалки и знахарки появляются вокруг лагеря как из-под земли. Своих маркитантов после засады на дороге Волков не видал, их тогда как ветром сдуло, а теперь вот они, делегация пришла, уже просят разрешения на вход в лагерь, ушлая баба-сержантша, старшая среди девок и торговок, уже кланялась ему.

— Кто вас сюда пустил, отвечай, беззубая? — Волков чуть злится, что его отрывают от разглядывания великолепного гобелена с изображением охоты: травли кабана сворой собак.

— Так ваш капитан Роха за нас хлопотал, нас и пустили.

— А, — говорит кавалер с укором, — мерзавки, подкупаете моих офицеров? Дали Рохе на лапу?

— А мы и вам дадим, — шепелявит старшая из маркитанток и, кланяясь, подскакивает к нему и суёт ему в руку золотой.

Волков с удивлением смотрит на монету: отличный золотой папский флорин. Новый, не потёртый совсем, тяжёлый:

— И что же тебе, мерзавка, нужно?

— Всё то, о чём договаривались до похода. Дозволения торговать в лагере вином, съестным и всем прочим.

— Всем прочим? — Волков смеётся. — Как же «всем прочим» вы будете торговать, если у нас тут целый лагерь пленных баб, у которых «всего прочего» можно брать бесплатно?

— Ничего, ничего, — заверила его глава маркитанток, — пока вином поторгуем, а там вы и перевешаете всех их, мне так господин Роха сказал.

— Много он болтает, твой господин Роха, — бурчит Волков. — А больные среди вас не появились? Мне больные в лагере не нужны.

— Нет-нет, господин, все мои бабы крепкие, молодые, хворых нет, нас перед походом ваш монах смотрел.

— Ладно, торгуй, но если увижу какую больную, в язвах или в лихорадке, или узнаю, что поносные среди вас есть, всех выгоню взашей, а тебя повешу.

— Храни меня Бог, — закрестилась баба, — сама всех проверю.

— Проверь, проверь, я ведь не шучу — повешу…

Так в лагере появились маркитантки, а значит, можно было через пару дней ждать рыбу и покрупнее.

Пока он занимался своим богатством, приехала Агнес. Три телеги с верхом всякого добра привезла.

Волков повёл её к столам, девица с вечера ничего не ела, и пока ей собирали еду, она говорила ему:

— Дом у них — полная чаша, лучше моего многократно. Только людских комнат три, даже и не знаю, сколько у них там было слуг. В кухнях посуды больше, чем в вашем войске, в кладовках еды господской — всю зараз не переесть.

— А что себе взяла? — спросил Волков.

— Книги, пару покрывал, пару скатертей, подсвечники, да всякое нужное… Рубашки шёлковые и другое женское… Так я не про то вам говорю, я говорю, что вам туда надо ехать, там в подвалах всё бочками уставлено, вина, мёд, масло из южных земель. Всяких хороших вещей много, что мне не увезти было… Там мебель такая, что и курфюрст такой не побрезговал бы…

Тут девушке принесли тарелку с жареными свиными рёбрами, хлеб, вино, соусы.

— И много там бочек? — спросил кавалер.

— Подвал большой, что под свет лампы попало — так то штук двадцать, а дальше темно. Ещё мясо вяленое, колбасы там же, сыры твёрдые целыми рядами, всего много…, - отвечала Агнес, хватая пальчиками жирное, острое мясо.

Разве мог кавалер не прислушаться к такому: бочки с вином? С маслом? Да одна бочка в двадцать вёдер хорошего вина может стоить три десятка монет. Нужно было ехать, дом могли и разворовать за ночь, тем более что теперь дом его и с ним нужно что-то делать. И он позвал к себе Роху и Рене.

Роха приехал на своём меринке, а вместо Рене пришёл ротмистр Мальмериг и сказал, что господин капитан поехал вешать мужиков, он спросил, срочно ли капитан Рене нужен господину полковнику?

— Пусть придёт, как освободится, — махнул рукой Волков.

Роха поклонился Агнес со всей возможной учтивостью и завалился на стул напротив кавалера:

— Звали, господин полковник?

— Да, капитан, прошу вас отобрать для меня десять лучших людей и лучшего сержанта к ним. Мне в свиту они пойдут.

— Так десять лучших моих людей и так при вас, те, что с вами сейчас, и есть самые наши надёжные люди, они из самых первых ваших солдат. Те, что были с нами в Фёренбурге. Ну а сержанта… Ладно, отдам вам Уве Вермера, я вообще-то метил его в ротмистры, на место Хилли, но раз вам в свиту, то пусть идёт.

Волков припоминал Уве Вермера:

— Это тот, что носит усы? Наполовину седой? С рассечённым подбородком?