Книга Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт, страница 97 – Борис Конофальский

А тут как раз и Ёж по двору проходил, в одной руке крынка молока, в другой полкруга хлеба. Не был похож этот мошенник на того, кто ужинает молоком.

— Это ты кому понес? — спросил кавалер.

— Так этому… Разбойнику, сегодня ещё не кормили его. Вот взял…

Тут генерал и вспомнил про бриганта. Совсем дела его закружили, совсем он про него забыл, и эти два болвана, Сыч да Ёж, ему про него не напоминали.

— На старой конюшне он?

— Ага, там всё сидит, — сказал Ёж.

Волков подумал, что это недалеко, но идти туда пешком, хромать через всю деревню ему не хотелось, и он сказал:

— Господин Фейлинг, прошу вас, оседлайте коней, хочу ещё раз поговорить с бригантом.

Ёж поспел туда вперёд них, уже раздобыл лампу, разжёг её, и в старой конюшне, с её маленькими окнами, в сгущающихся сумерках был хоть какой-то свет. И в этом свете у стены сидел человек, разбойник был совсем чёрен от многодневной грязи. Зазвенел цепью.

— Я вижу, вы тут с Сычом взялись вшей разводить, — зло сказал Волков Ежу, — велел же мыть вам его хоть иногда.

— Так вроде давали ему мыться, — оправдывался Ёж. — Одёжу ему стирать давали.

Волков морщился: ещё и вонь хуже, чем из солдатских нужников.

Нехороший то знак.

— Недоумки, хворь хотите развести мне в моей деревне.

— Да мы…

— Молчи, — прервал его Волков, сам наклонился к бриганту: грязь, одежда от грязи истлела, сам разбойник — кожа да кости, совсем исхудал. — Эй, слышишь меня?

— Слышу, — глухо отвечает бригант.

— Значит, человек тот, что тебя нанял, был сед, и голос у него был как у ворона?

— Я уж и позабыл про него, — говорит разбойник хрипло и не поднимая головы. — Не помню, каков он был.

— Нет уж, ты не забывай, завтра поведу тебя в место одно, поглядишь на человека, послушаешь его и вспомнишь, скажешь, он это или нет.

— Как скажите, господин, — разбойник снова звенит цепью.

— Ёж. — говорит кавалер.

— Да, господин, — откликается тот.

— Помой его сейчас и покорми как следует, и завтра на рассвете покорми, и завтра со мной пойдёшь, будешь его сторожить, — он оборачивается к дверям. — Максимилиан!

— Я здесь, генерал, — прапорщик подпирает стену у входа.

— Вечер уже, но вы возьмите кого-нибудь да поезжайте по корпоралам, пусть найдут охотников человек пятьдесят, скажите, что дело пустяковое, без войны всё будет, считай, прогулка, и чтобы мушкетёров было из них человек двадцать. Скажите, что по полталера всякому, кто пойдёт со мной.

— Хорошо, генерал, сейчас займусь.

— Скажите, чтобы завтра к рассвету были тут.

— Хорошо, генерал.

Ночь уже на дворе, сейчас бы не в седло залезать, а в перины. Максимилиану, конечно, не хотелось никуда ехать, будить кого-то, говорить с кем-то, но раз сеньор велел, что уж поделать, и в ночь пойдёшь, и в дождь. Такое оно, дело солдатское.

Выйдя из конюшни и проходя у входа в старый дом, где теперь проживали молодые господа, а заодно и отец Семион, кавалер как раз с ним и встретился. Тот стоял прямо на пороге дома, с лампой, в простой сутане, видно, вышел посмотреть, что тут на дворе за люди собрались на ночь глядя. А кавалер его и приметил:

— А, это вы, святой отец.

Он остановился. Когда никого вокруг не было, кавалер по старой памяти говорил попу «ты», но когда кто-то был, чтобы сана не унижать, обращался вежливо, а на богослужении и перстень монаха поцеловать не брезговал, вот и сейчас, когда народа было предостаточно, Волков ему ещё и поклонился коротко.

— Доброй вам ночи, господин Эшбахт, — отвечал ему отец Семион так же вежливо, ещё и осеняя святым знамением господина кавалера. — Вы всё хлопочете. Это правильно… Истинный хозяин в пределах своих покоя не знает ни днём, ни ночью.

— Верно, верно, — Волков даже засмеялся, он точно покоя не знал в своих пределах, и вместо того, чтобы спать ложиться, бродил по округе, ожидая, пока жена уляжется. — Так и есть, покоя мне нет даже в доме моём.

Волков был доволен участием святого отца в переговорах с горцами, деятельность его поначалу была вялой, он словно боялся чего-то или просто вникал в происходящее, всё больше тогда он сидел да слушал с видом насторожённым, но по ходу действия его участие становилось всё более заметным и полезным, а к концу так он и сам брал слово, и речи его были и вполне хороши, и носили смысл сугубо примирительный, и горских депутатов совсем не злили. Что ни говори, а этот монах был вовсе не глуп, хотя и имел множество недостатков для своего сана.

Кавалер остановился и подумал, что и завтра отец Семион может ему пригодиться. В любом случае, присутствие священника среди людей генерала делу придавало вид официальный.

— Завтра думаю я соседа нашего посетить, — начал Волков.

— Что ж, сие предприятие нужное, даже богоугодное, надобно поддерживать хорошие отношения со всеми господами, что живут поблизости.

— Да уж, надо, надо…, - задумчиво продолжал генерал. И закончил свою речь неожиданно для священника: — Прошу вас завтра со мной ехать, дело предстоит непростое. Едем не пировать.

— Непростое? — в голосе отца Семиона прозвучало разочарование и сожаление о том, что в этот недобрый час дёрнул его чёрт выйти на крыльцо дома.

— Да, непростое, будьте добры быть до рассвета готовы, — сказал кавалер и, не дожидаясь согласия, пошёл к коню.

— У меня крестины на завтра планировались, да ещё и служба… Утренняя. Может, брат Ипполит с вами поедет, — робко предлагал монах, уже и не видя в темноте Волкова.

— Нет, — обрезал тот из темноты, — молод Ипполит, вы мне надобны.

А утром кавалер был уже при доспехе и, когда вышел на двор, спросил у Максимилиана:

— Люди готовы?

— Двадцать шесть человек лишь пошло.

— Двадцать шесть? И всё?

— Больше никто не захотел идти, — отвечал прапорщик. — Двадцать шесть человек и этих просить пришлось. Зажирел народ, ваши полталера им ни к чему после того, как они добычу за две компании разделили. Теперь их долго не поднять будет.

Волков вздохнул, Максимилиан был прав: теперь у людей деньги есть, поля им нарезаны, кто кирпич с черепицей ещё жжёт, домишки появились, а в них, как водится, бабы завелись, дети, зачем им походы.

«Ладно, двадцать шесть человек при восьми мушкетах, да гвардейцев шестнадцать при сержанте, да господ из выезда четверо вместе с прапорщиком, и так немало».

Он огляделся:

— Еж, а где наш коннетабль?

— Господин Ламме сказал, что у него и тут дел по горло, сказал, чтобы с вами я ехал, — невесело отвечал помощник господина Ламме, сам оглядывая, куда и как к седлу прикрепить цепь, которой был скован разбойник.