Онлайн книга «Дикая роза»
– А ты не ходил. – Нет. – Почему? – Занят был. Уилла вздрогнула, словно от пощечины, но быстро взяла себя в руки. Она не покажет Шейми, что он задел ее чувства. Она и не вправе предъявлять ему претензии. Ведь это она бросила его тогда. Что ему теперь до ее задетых чувств? – Да, – произнесла она, стараясь говорить спокойным, непринужденным тоном. – Вижу, как ты занят. Лекция и вправду имела успех. Я познакомилась с замечательными людьми. Причем со многими. Знаешь, за час я увидела больше людей, чем в Ронгбуке за месяц. – Уилла помолчала, потом с улыбкой продолжила: – Прошу прощения, мне нужно тебя обойти. В горле пересохло. Хочу взбодриться. – (Шейми сдвинулся, пропуская ее.) – Приятно снова тебя видеть. – Да. Приятно, – лаконично ответил он. Уилла, до сих пор опиравшаяся на здоровую ногу, сделала шаг, перенеся тяжесть тела на протез. И вдруг ее бедро пронзила ослепительная боль. Уилла вскрикнула, споткнулась и упала, выронив шампанское и пузырек. Шейми подскочил к ней и поднял на ноги. – Что случилось? – с беспокойством спросил он. – Нога, – простонала Уилла, почти ничего не видя от боли. – Где мои чертовы таблетки? – спросила она, оглядываясь по сторонам. – Ты не видел пузырька? – Вот твой пузырек. Я его поймал. – Открой. Пожалуйста. Я должна заглушить боль. – Погоди, Уилла. Так нельзя, – сказал Шейми. – Если нога доставляет тебе столько боли, тебе нужно не стоять на ней, а лечь. Она позволила Шейми взять ее на руки и отнести наверх. Подойдя к первой же двери, Шейми постучался, затем открыл дверь и внес Уиллу внутрь. Они попали в чью-то спальню. Шейми уложил Уиллу на кровать и зажег лампу. Потом он исчез. Эти секунды показались ей вечностью. Вскоре он вернулся со стаканом воды. – Держи. – Шейми подал ей стакан, затем открыл пузырек. – Сколько таблеток? – Четыре. – Это очень много. Ты уверена, что… – Давай таблетки и не рассуждай! – крикнула Уилла. Шейми не спорил. Уилла проглотила таблетки, торопливо запила и откинулась на подушку, отчаянно надеясь, что действие лауданума окажется мгновенным. Шейми подошел к изножью кровати и стал расшнуровывать ее ботинки. Этого Уилле совсем не хотелось. Ей вообще не хотелось его помощи. Она помнила, как нехотя он разговаривал с ней на лестнице. – Не трогай ботинки. Со мной все в порядке. Иди, – потребовала она. – Заткнись, Уилла! Она чувствовала, как он стаскивает ботинки, потом закатывает одну брючину, расстегивает пряжки и снимает протез. Шейми выругался. Уилла знала почему. Она хорошо представляла, как выглядит ее натруженная культя. – Ты только посмотри, – сказал Шейми. – Нога в жутком состоянии. Распухла и кровоточит. И ты ходишь на этом? – сердито спросил он, потрясая ее протезом. – Это что? Бычья кость? Полнейшее варварство. – Подножье Эвереста не может похвастаться обилием ортопедических фабрик, – огрызнулась Уилла. – Зато в Лондоне их достаточно. Тебе нужно показаться ортопеду и сделать протез точно по ноге. Если ты этого не сделаешь, тебе грозит новая ампутация. Твое тело не может выносить такое издевательство. Да и ничье не может. Шейми ушел. Стиснув зубы, Уилла смотрела на потолок и ждала, когда таблетки подействуют. Они уступали густой коричневой опиумной пасте, которую она курила на Востоке, но запасы опиума закончились еще несколько недель назад, на подходе к Суэцкому каналу. Уилла была вынуждена довольствоваться тем, что имелось на корабле, а потом – таблетками лауданума от лондонских аптекарей. Через несколько минут Шейми вернулся, принеся тазик с теплой водой, тряпки, карболку, мазь и бинты. – Ты прости, что накричала на тебя, – сказала она уже более спокойным голосом, поскольку боль немного отступила. – Все нормально, – ответил Шейми, поставил тазик на ночной столик и сел на кровать. – Нет, не нормально. Я… Ой! Черт! Что ты делаешь? – спросила Уилла. – Промываю воспаленное место. – Мне больно. Ты можешь дать мне спокойно полежать? – Не могу. Ты подхватишь инфекцию. – Не подхвачу. В Ронгбуке проносило. – Проносило, потому что там дьявольски холодно. Микробы на холоде не выживают. А здесь, если не забыла, Лондон. Здесь теплее. И грязнее… Как ты вообще? – Как я вообще? – переспросила Уилла, удивляясь странному вопросу. – В смысле, после похорон. Как твоя мама? Как семья? Уилла понимала: Шейми затеял разговор, чтобы отвлечь ее от боли, но старается не затрагивать щекотливых тем, связанных с прошлым. – С мамой мы нашли общий язык, что и следовало ожидать. А вот с Альби – никак. Он едва разговаривает со мной. – Он отойдет, – сказал Шейми. А как ты вообще, Шеймус Финнеган? – подумала Уилла, глядя на него самого и знакомое обаятельное лицо. Как ты жил все эти годы? Но Уилла удержалась, вновь почувствовав, что не имеет права на подобные вопросы. Вместо этого она заговорила о похоронах и о тех, кто пришел в аббатство отдать последние почести ее отцу. – Собственно похороны были тяжелее всего, – призналась Уилла. – Проезжаешь через высокие черные ворота кладбища. Оно какое-то серое и отвратительное. Весь катафалк задрапирован черным. И эти отвратительные черные султаны на лошадях. Когда они везли отцовский гроб к вырытой могиле, я только и думала о тибетской небесной погребальной церемонии и жалела, что отец ее не удостоился. – Что это за церемония? – спросил Шейми. Он зубами оторвал кусок бинта и теперь обвязывал вокруг тряпки с нанесенной мазью. – В Тибете, когда кто-нибудь умирает, семья отдает тело буддистским священникам, а те относят его в священное место. Там они разрезают плоть на мелкие кусочки, а кости дробят. Затем священники скармливают это хищным птицам. Всё: кусочки тела, кости, внутренности. Птицы пожирают телесные останки, а душа, освобожденная из земной тюрьмы, вырывается на свободу. – Представляю, как тяжело на это смотреть, – сказал Шейми, опуская брючину на увечной ноге Уиллы. – Поначалу было тяжело, потом уже нет. Сейчас я предпочитаю такие похороны принятым у нас. Мне ненавистно думать, что отец, который так любил море и небо, лежит в холодной, насквозь промокшей земле. – Она замолчала, справляясь с нахлынувшими эмоциями, затем со смехом добавила: – Правда, не представляю, как бы мне удалось убедить мамочку скормить ее мужа стае хищных птиц. Шейми тоже засмеялся. – Твой отец был прекрасным человеком, – сказал он. – Он гордился тобой. Твоими достижениями в альпинизме. А как он радовался, что ты поднялась на вершину Кили. Конечно, дальнейшее повергло его в ужас, но даже тогда он гордился твоим восхождением. Я это помню, хорошо помню… – Шейми замолчал, словно пожалев, что эти слова вырвались у него. |