— Что же, так и нельзя ничего сделать? Вы думали, я стану вышивальщицей? — с грустью спросила царица. — В детстве мне нравилось вышивать, это правда.
Звёзды опять замигали, точно вспархивали и взлетали их реснички, как бы подтверждая её догадку.
— Вот как?.. И что, уже поздно? — еле сдерживая слёзы в голосе, спросила Нефертити.
И звёзды снова замолчали, точно виновато опустив головы.
— Что ж, тогда я буду рожать дочерей, пока Исида не иссушит моё чрево! — пересилив страшную обиду, сказала царица звёздам. — Раз вы так хотите. Они будут красавицами, мои дочери. Но, если вы не в силах помочь мне, то помогите моему мужу. Дайте ему наследника! Вы видите, я послушна вашей воле, но он правитель, ему надо кому-то передавать власть, так уж повелось здесь, на земле... — Нефертити помолчала, две слезинки легко скользнули по её щекам, оставив тёмные следы. — Если вам нужно имя, её зовут Киа, она тоже принцесса, как и я, но, наверное, сильнее меня.
Она поговорила с ними, и ей вдруг стало легко, точно тяжёлый груз сняли с её души. Она спрятала яд и легла спать, ибо глаза слипались. А проснувшись утром и позавтракав, она не ощутила больше тошноты и головокружения. И низ живота почти не болел, и жара не стягивала горло в удушье. И служанки с утра не бегали, как ошалелые, и лекари не спешили влить в неё свой горький отвар.
Зато царицу пришёл вдруг навестить Эйе, муж кормилицы. Раньше он никогда не заходил. Они и виделись всего несколько раз, так, мельком. Он присутствовал на свадьбе, потом ещё на трёх-четырёх приёмах. Высокий, статный, почти вдвое старше её по годам, с приятным широкоскулым мужественным лицом и добрыми светлыми глазами. От начальника колесничьего войска повеяло вдруг таким небывалым здоровьем и крепостью, такой силой и уверенностью, что она с радостью и восхищением долго смотрела на него.
— Меня вызывал ваш муж, это в связи с подготовкой нашего войска, а Тейе всё время плачет, переживая за вас, и я решил зайти, чтобы... — он смутился и никак не мог подобрать нужное слово. — Ну, чтобы как-то... Хотя чем я могу помочь? Но я вас видел несколько раз, и вы такая... Как богиня. И лицо ваше всё время светилось. И я не утерпел. Я уже ушёл и вернулся. Я не мог себе представить, что ваше лицо не светится, не поверил жене, пришёл и вижу, что этого быть не может никогда, потому ваше лицо светится. Оно по-прежнему светится. А то, что недомогание, так это разве может повлиять. Верно я говорю?
Царица кивнула. Он так душевно говорил, выстраданно, просто, что она заслушалась. Нефертити привыкла к восхвалениям. Каждый из первых сановников, бывавших во дворце с докладами и видевших её на торжественных приёмах и обедах, старался изобрести что-то своё. То она — «владычица радости, полная восхвалений», то — «сладостный голос во дворце» и «та, слыша голос которой, ликуют», то вдруг она — «омывающая лаской сердце царя в доме его, коей все вокруг довольны», или «восходит солнце, чтобы давать ей пожалование, заходит, чтобы умножать любовь к ней», — каждый состязался в красноречии; фараон же ставил везде рядом со своими её скульптуры, народ знал их вместе, знал, что их царица — первая красавица не только Египта, но и всей земли. Но после кружевных песнопений в её честь она услышала по-настоящему красивые слова и тоже смутилась.
— Если чем-то я могу помочь, то готов, располагайте мной, ваша светлость! — добавил Эйе.
— Да, я хотела бы, — покраснев, неожиданно сказала она. — Я, видимо, ослабела, у меня кружится голова, когда я сделаю несколько шагов по комнате, а мне так хочется поплавать в бассейне, но одна я туда не спущусь...
— Конечно, это мы запросто! — обрадовался Эйе, подхватил царицу на руки и почти бегом, прижимая её к себе, спустился вниз и через мгновение усадил её на край бассейна.
— Мы забыли накидку, которую я надеваю после бассейна...
— Я принесу! — воскликнул он и побежал за накидкой.
— Спросите у служанки, она даст! — улыбнувшись, выкрикнула царица ему вдогонку.
Она сняла лёгкий ночной хитон и скользнула в воду, испытав немыслимое блаженство. И даже та остаточная боль, мучившая её в низу живота, вдруг забылась, и остатки ночных слёз и страхов мигом улетучились. Она стала резвиться, как ребёнок, словно снова настали те прежние времени, когда она — ещё робкая восьмилетняя девочка, а Эхнатон только начал ухаживать за ней.
Эйе с накидкой в руках выскочил к лестнице, которая вела вниз, к бассейну, и застыл на месте, увидев, как легко, подобно золотистой рыбке, скользит по голубой поверхности царица, изгибаясь всем телом, выкручиваясь то в одну, то в другую сторону, резвясь и посмеиваясь. Он даже забыл о времени и опомнился, лишь когда Нефертити окликнула его. Начальник колесничьего войска тотчас бросился на её зов, однако нога подвернулась, он сорвался, кубарем полетел вниз, считая головой ступени, а упав, несколько мгновений лежал без движения. Очнулся от того, что кто-то лил воду на его лицо. Эйе открыл глаза и увидел её — обнажённую, стоящую перед ним на коленях.
— Как вы, Эйе? — спросила она.
— Я так счастлив... — прошептал он. — А где накидка?..
— Вы лежите на ней, — улыбнулась Нефертити.
Он перевернулся, застонал от боли.
— Больно? — с сочувствием прошептала она.
— Нет, я так счастлив!
8
В один из дней сезона урожая и большой жары Иуда с братьями и младшей сестрой Деборой пришёл в Ахет-Атон и разыскал дом первого царедворца. Он возвышался рядом с дворцом фараона, был чуть поменьше, но по отделке мрамора не уступал ему. Иуда с братьями остановились у больших ворот, возле которых стояла стража, пропылённые, в ветхих одеждах, ведя за собой четырёх тощих ослов, которые выли от голода.
— Проходите, убирайтесь отсюда! — грозно надвинулись на них стражники, держа пики в руках и не дав сказать в ответ ни единого слова.
Пришлось отойти на почтительное расстояние и ждать, когда появится первый царедворец. Братья увидели его лишь в конце дня. Иуда пал перед ним на колени, умоляя вспомнить их.
— Мы исполнили просьбу твою, господин наш, привели с собой нашу младшую кровинку, Дебору, вот она!
Иуда подозвал её, шепнул ей: «Кланяйся, кланяйся господину и благодетелю нашему!» И пятнадцатилетняя девушка поклонилась в пояс, испуг застыл на её лице, когда она разглядывала яркий сине-красный хитон Илии из тонкого шёлка, браслет из золотых и серебряных пластин на его руке, прочные сандалии из мягкой телячьей кожи с длинными завязками, переплетёнными на ногах.
Илия увидел повзрослевшую сестру и точно узнал самого себя в те годы: с нежным пушком над губами и розовевшими от всякой неожиданности щеками. Спазмы на мгновение перехватили горло, и он, отвернувшись, скрыл лицо, оросившееся непрошеными слезами.
— Оставайтесь здесь, — вымолвил он.
Вошёл к себе в дом, подозвал Иеремию, своего распорядителя, ведавшего всем хозяйством в доме.
