Онлайн книга «Ермак Тимофеевич»
|
— А мне-то к чему и знать, что там делается, — небрежно кивнула Домаша. — Занапрасно совсем, девушка, обижаешь меня, молодца… — Чем-то я тебя так обидела? — Да вот речами такими… Может, у меня сердце на части разрывается, перед тобой здесь стоючи… — С чего это? Кажись бы, не с чего. — Ох, Домаша, перестанешь ты изводить меня?.. Больно ты переменчива. То лаской приголубишь, будто и сердце есть в тебе, то огрызаешься, словно волчица дикая. К тебе никак и не применишься. Али ты хочешь моей погибели? Всё это было сказано с такой искренней сердечной болью, что Домаша вдруг перестала улыбаться и снова, подняв голову, посмотрела на него. Он стоял перед нею бледный, без малейшей тени улыбки на красивом лице. Ей стало жалко его. — Ну пошёл, поехал, размазывай… — проговорила она, всё ещё не желая поддаваться произведённому им на неё впечатлению. — Не размазываю я, Домаша, а правду говорю… Нерадостно еду я в Москву далёкую, жаль мне тебя покинуть здесь, одна ты для меня, девушка, и радость и свет для очей моих… — Кабы так было, так не поехал бы, — тихо сказала она. — Как не ехать, коли посылает меня Семён Аникич… — Он добрый, не стал бы неволить, кабы сказал ты напрямки ему, что тебе… — Она остановилась. — Ну, хоть бы боязно… — Боязно… И придумала же ты! Да какой же молодец на себя такой сором возьмёт, трусом скажется! — Ну так что ни на есть ещё сказать бы мог, — поправилась Домаша, сообразив сама, что сказала действительно несуразное. — Всё это, может, и впрямь бы сталося… Мог бы и от поездки отлынить, другого бы послал Семён Аникич… — Видишь ли… — перебила его Домаша. — Только не с руки мне это было, для тебя же, моя кралечка, красота моя писаная… — Вот как! Для меня ты со мной же разлучаешься! — Да, для тебя, поистине… — Любопытно, парень, об этом доведаться. — К тому я и речь веду, чтобы ты доведалась… Семён Аникич доверил мне дело важное, значит, надеется на меня, не считает меня, как другие прочие, только балалаечником, скоморохом. Исполню я дело это, и цена мне в его глазах другая будет. Тогда вот и поклонюсь я ему о свадьбе нашей… Казны дал он мне на дорогу не жалеючи, и половины не истрачу я, копейку беречь стану, только тебе и куплю обнов да гостинцев московских, а казна нам с тобой и вперёд пригодится, как мужем и женою будем… Вот о чём я пораскинул умом, когда меня призвал к себе Семён Аникич и, думаю, пораскинул не без разума… Теперь сведала, девушка? Домаша молчала. Она сознавала всю справедливость сказанного Яковом, но не в её натуре было сразу признаваться в оказанной ею другому явной несправедливости. И она осталась верна себе. — Размазал на диво! — делано усмехнулась она. — Голубь чистый, да и только. Ну да что толковать об этом! Ещё на воде писано, вернёшься из Москвы, там видно будет… У меня до тебя дело есть. Ты когда в путь-то? — Да через час выеду… Домаша побледнела: — Так скоро… — Семён Аникич спешить приказал. — Ну на часок и задержаться можно. Я ведь не зря сюда тебя вызвала, попрощаться-то ты сам должон был прийти, а не я… Я по делу нашей Ксении Яковлевны… — Что такое? — тревожно спросил Яков, знавший, как и все челядинцы, о хворости молодой хозяюшки и о том, как все искренне жалели её. — Да, чай, слышал ты, что изводится она, а с чего — никак и не придумают. — Слышал, слышал, как же… Оказия… — А я вот, хоть и баешь ты, что глупая, догадываюсь, с чего у неё хворь-то эта. — Ну, с чего же? — Зазнобил ей сердечко один тут молодец. — Слыхал я, к нему-то и еду с грамотой. — Ну вот и вышло, ты глуп, а не я… Я говорю тут, а он: к нему еду с грамоткой, — передразнила его Домаша. — Как тут! Кто же это? — Ермак. — Ермак? — даже разинул Яков рот от удивления. — Он самый. — Да что ты! В уме ли? Не может быть этого! — Уж коли говорю, значит, знаю, — ответила Домаша тоном, не допускающим противоречия. — И отчего же Ермаку не зазнобить сердце девичье? Парень он видный, красивый… — Что и говорить, — согласился Яков, — этого у него не отнимешь. Видишь ли… Разбойник ведь он, душегубцем был… — А ты думаешь, наша сестра разбойника полюбить не может? — Кто вас знает! Кто разберёт? — ответил Яков. — В чём же дело-то? — Поразведай ты сегодня перед отъездом у него стороной, люба ли она ему или нет… — Это кто же? — Бестолковый ты, парень, погляжу я на тебя. Конечно, Ксения Яковлевна! — Да что же тут разведывать? Конечно, люба, кому она не люба будет… Красавица… — Уж не ты ли тоже заришься? — ревниво спросила Домаша. — Мне-то к чему… От добра добра не ищут. Он примостился с нею рядом на пне и обнял за талию. Она не оттолкнула его и даже придвинулась, чтобы он удобнее уселся. — Это ты говоришь, что люба ему, по себе судишь, — подчеркнула она последние слова, — а мне надо знать, что он скажет… — Это не в труд мне, зайду к нему, проститься будто. — Зайди, голубчик, Яшенька. — А за труды что? — Да ты сам сейчас сказал, что это не в труд тебе. — А всё-таки… — Ну коли так, уж нечего делать с тобой, поцелую на прощанье, через час опять сюда прибегу. Приходи… — Поцеловать-то и без того на прощанье надобно. — Ишь какой прыткий. — Ладно, расцелую я тебя по-свойски. — Это как ещё придётся. Домаша встала. Поднялся и Яков. — Иди, иди, время-то тебя не будет ждать. Пройдёт незаметно. — Бегу, бегу, моя ласточка. Он обхватил её за талию, привлёк к себе и хотел поцеловать, но она ловко выскользнула из его рук, так что он успел поцеловать только её волосы. — Не замай раньше времени… И она быстро скрылась за сараями. — Аспид, а не девка, — проворчал Яков, — а вот заполонила меня, свет без неё не мил. И побрёл исполнять поручение «аспида». Он направился в новый посёлок, но не застал в избе Ермака Тимофеевича. У встретившегося с ним Ивана Кольца он узнал, что атаман куда-то отлучился из посёлка, и неизвестно, когда вернётся. — А на что он тебе надобен? — спросил Иван Кольцо. |