Онлайн книга «Ермак Тимофеевич»
|
— Да что сказать?.. Виновата, и весь теперь сказ… — То-то же… Ермак-то — не парень, а золото. В прошлую ночь нас от лихих ворогов спас, а ноне Аксюшу на ноги поставил. Вот каков он! — Это точно, батюшка Семён Аникич. Дай ему Бог за то здоровье… Пошли невесту хорошую… — Невесту… Ну, кажись, о свадьбе он не думает, — засмеялся старик Строганов. — Не век же ему бобылём жить… Может, и из наших девушек какая полюбится. — Ты уж и сватать его норовишь!.. Положила, значит, гнев на милость… — Да что же в том дурного, батюшка Семён Аникич? Это уж всё от Бога так устроено. И в писании сказано: оставит человек отца и матерь свою и прилепится к жене своей, и будет двое, а плоть едина… Скучно тоже, чай, молодцу жить одинокому, вот я к слову и молвила. — Нет, Антиповна, не оженишь его. Он в лес норовит… — Как в лес, батюшка Семён Аникич? — Да так, сам говорит, волк он, а волка, чай, знаешь пословицу, как ни корми, он всё в лес глядит. — Ахти, страсти какие… — Вот видишь, а ты его уже сватать начала… Ну, пойдём, посмотрим на нашу лебёдушку. В рукодельной кипела работа. Ксения Яковлевна сидела за своими пяльцами и усердно вышивала. Рядом с ней помещалась Домаша. Ксения Яковлевна была бледна, и только эта бледность и указывала, что ей всё ещё недужится, что средство, данное Ермаком Тимофеевичем, ещё не совсем выгнало хворь. Да этого нельзя было и требовать. Слава богу, что хоть поставил на ноги. — Ты это чего себя трудишь после болезни? — сказал Семён Иоаникиевич, поклонившись вставшим девушкам и подходя к Ксении Яковлевне. — С добрым утром, дядя… — И тебя тоже. Зачем, говорю, за работу-то села, трудишь себя после болезни?.. — Ничего, дядя, я теперь здорова, поработать захотелось… — Ничего не болит? — Нет, только сердце что-то ноет. — Сердце… — повторил старик. — С чего бы это? — Не ведаю я того, дядя. — Ты скажи Ермаку-то Тимофеевичу о том… Он обещал после обеда зайти. — Стыдно мне, дядя, — потупилась девушка. — Что за стыдно?.. Ведь знахарь он, а знахарю, что попу на духу, всё надо сказывать… Ты скажи смотри. Семён Иоаникиевич слегка потрепал племянницу по щеке и, обратившись к Антиповне, сказал: — А ты, нянька, всё же не давай долго ей трудиться над работой. Пусть поболтает с девушками, позабавится… — Слушаюсь… И сама долго не поработает. Пристанет, так и оставит. Старик Строганов вышел из рукодельной. Антиповна заняла свой наблюдательный пост у окна. А Ксения Яковлевна снова села за пяльцы. Антиповна, впрочем, оказалась права — она недолго поработала и, что-то шепнув Домаше, вышла из рукодельной в соседнюю комнату. Домаша тотчас последовала за ней, но через минуту снова появилась в рукодельной. — Коли петь, девушки, хотите, так Ксения Яковлевна сказала, чтобы пели, только повеселей какую-нибудь песню… — Как же без тебя, запевалы?.. — послышались голоса. — И без меня обойдётесь, — засмеялась Домаша. — Груша будет запевалой, а меня ждёт Ксения Яковлевна. — И она кивнула головой на красивую полную, круглолицую, краснощёкую блондинку. — Запевай Груша… — Запою. Отчего не запеть? — сказала та, улыбаясь. Домаша ушла в соседнюю комнату, а через минуту рукодельная огласилась весёлым пением. — Не могла бы я ноне петь там, — сказала Домаша, садясь на лавку рядом с Ксенией Яковлевной. — Отчего? — Скучно мне что-то… — Это по Яшке… — Может, и так… Нехорошо это… — Почему нехорошо? — Не стоит их брат, чтобы наша сестра по ним скучала… Невесть, может, где он путается… — Навряд ли, не такой он парень… Хороший он, — заступилась Ксения Яковлевна. — Влезешь в них, — со вздохом сказала Домаша. — Ну а тебе-то, Ксения Яковлевна, и подлинно полегчало? — Ох, Домаша, уж не знаю, что и сказать. — А что? — Да так, больно мне всё боязно… — Боязно… Чего же боязно… Вот тут как угодить человеку-то? Видеться хотела — увиделась, видеться будешь — боязно. — Чует моё сердце, Домашенька, что-то недоброе… — И что ты, Ксения Яковлевна! Всё, Бог даст, обладится. Коли вылечит он тебя, дядя в нём души не будет чаять… Ведь он и прошлую ночь всех нас спас от кочевников. — Да что ты!.. — А ты и не ведаешь… — Ничего не ведаю… Домаша рассказала Ксении Яковлевне о предупреждённом Ермаком Тимофеевичем набеге кочевников. — Вот какой он, Ермак-то твой, — заключила свой рассказ Домаша. — Уж и мой! — вздохнула Ксения Яковлевна. — Известно, твой. Чей же?.. Любит тебя больше души своей. Я парням не верю, языки из них многие точить умеют, а Ермаку Тимофеевичу верю. — Почему? — Говорит он так, от сердца — сейчас видно правду-то… — Кабы так-то… — тихо сказала молодая Строганова. — Так, так… Ты не сумлевайся. Чай, ждёшь не дождёшься, как придёт-то… — Оно, конечно, жду… Только он и не глядит на меня… — Это он глаза другим отводит, Семёну Аникичу да Антиповне. — Должно, что так… — Будет легче. Вечор я говорила тебе, что дай только ему в светлице освоиться, привыкнуть к нему и надзор будет меньше, тогда удастся вам и словцом перекинуться… — Дай-то бог! Обе девушки встали и, обнявшись, стали ходить по горнице. В рукодельной песня сменялась песней. — Ишь распелись, — заметила Домаша. — Счастливые! — вздохнула Ксения Яковлевна. — Нет у них ни горя, ни заботушки. — Как знать… — заметила Домаша. — Каждый человек горе-то и заботу в себе таит… Девушка тяжело вздохнула. Обе они подошли к окну и стали смотреть на высокую избу Ермака Тимофеевича. Для Ксении Яковлевны эта изба со вчерашнего дня получила ещё большее значение. — Слышь, они цыганку в полон взяли, — вдруг сказала Домаша. — Кто — они… — Ермак с товарищами. — Где же она? — У нас будет жить во дворе… Привели, слышишь, её, Семён Аникич приказал… — Вот как! Ты её видела? — Нет, мне сказывали, а я беспременно посмотреть на неё схожу. Может, она и гадать умеет. Ведь цыганки все гадают… |