Онлайн книга «Ермак Тимофеевич»
|
Но Ермак Тимофеевич хорошо знал русскую пословицу, гласящую: «как верёвку ни вить, а всё концу быть» и со страхом и надеждою ожидал этого конца. Они решили с Ксенией Яковлевной переговорить с Семёном Иоаникиевичем, причём Ермак Тимофеевич сообщил девушке, что её дядя обещал наградить его всем, чего он пожелает. — Вот и попрошу у него в награду… тебя, — сказал Ермак. — Он, чай, и не думает и не гадает о такой просьбе, — заметила Ксения Яковлевна. — А мне-то что? — сказал Ермак. — Я ему и надысь сказал: «Не давши слова — крепись, а давши — держись»… — Попытать можно, — согласилась Строганова. — Я на днях попытаю… — Боязно. А разлучат нас?.. Что тогда? — Надо один конец сделать! — говорил Ермак Тимофеевич. Но, несмотря на эту решительную фразу, он всё-таки со дня на день откладывал объяснение со стариком Строгановым. Сколько раз при свидании он уж решался заговорить, но ему тоже, как и Ксении Яковлевне, вдруг становилось «боязно». Как посмотрит на эти речи ласковый, приветливый, души не чающий в нём старик? А вдруг поступит круто, запрет свою племянницу, а ему скажет: «Добрый молодец, вот Бог, а вот и порог!» Что тогда? И холодный пот выступал на лбу Ермака, человека, как известно, далеко не из трусливых. Беседа поэтому откладывалась. Семён Иоаникиевич пребывал в счастливом неведении относительно причин хвори любимой племянницы и чудодейственных средств знахаря, Ермака Тимофеевича. Из этого неведения вывел его Максим Яковлевич. В одно прекрасное утро оба племянника, по обыкновению, явились в горницу дяди пожелать ему доброго утра. Никита Григорьевич вскоре ушёл посмотреть на лошадей, до которых был страстный охотник, а Максим Яковлевич остался с Семёном Иоаникиевичем, разговорившись с ним о необходимости сменить одного из дозорных. Старик Строганов не любил переменять людей. Он и в данном случае стоял на стороне старого служащего. — Изворовался он, дядя, сам знаешь, — говорил Максим Яковлевич. — Есть тот грех, таить нечего, — согласился Семён Иоаникиевич. — Вот видишь. И не унимается. А по-моему, сыт — ну и будет… — Вот оно что значит молодо-зелено, — заметил старик. — А того вы не рассудите, что сытый человек меньше съест, нежели голодный… — Это к чему же?.. — Да уж к тому… Правильно я говорю? — Конечно, меньше. — То-то и оно. Приставь нового, тот воровать будет, да ещё больше, так как ему больше и нужно, да и завидки будут брать на прежнего… — Да уж, дядя, по-моему, пусть лучше другой покормится, чем всё один… — Да коли он хозяину пользу даёт, пусть кормится. Нам-то что… Его старанье, за него и награду он себе берёт… — Это вор-то?.. — Уж и вор… Просто себя не забывает, охулки на руку не кладёт около хозяйского добра… Да где их взять таких-то, которые бы его соблюдали? Таких, Максимушка, нет, и, по-моему, задать ему нагоняй как следствуст, пугнуть хорошенько, он на время и приостановится… — На время? — усмехнувшись, переспросил Максим Яковлевич. — Вестимо, на время. Я его уж пугал, ничего не действует. На полгода действует… — Ну, как знаешь, дядя, а по-моему, сменить бы надобно, и Гриша со мною согласен. — Сменить недолго, только что из этого выйдет?.. У этого-то дело налажено, а другой ещё с год налаживать будет, убыток-то ещё больше станет. Поверь мне, старику… — Хорошо, хорошо… — И Никиты разговоры отведи от мысли этой. Он согласится. Ведь это ты коновод-то?.. — Уж и я… — самодовольно сказал Максим Яковлевич. — Известно, горячка… Был ты сегодня у Аксиньи? — переменил разговор Семён Аникиевич. — Был. — Ну что? — Да ничего. Кажись, здорова. Румянец на щеках играет. — Да, да! Каков Ермак-то Тимофеевич! Можно ли было думать, что он таким знахарем окажется? Девушка лежмя лежала, голову от изголовья поднять не могла, а он в день на ноги поставил… Недужилось страсть как. — Да так ли это, дядя? — лукаво улыбнулся Максим Яковлевич. — А то как же? — Да так! Хотел бы я поглядеть, как бы он другую от хвори вызволил. Взять хоть бы Антиповну, — со смехом сказал молодой Строганов. — Антиповна здорова… Зачем ей? — Я к примеру только. — Что-то невдомёк мне речи-то твои? — вопросительно уставился на племянника Семён Иоаникиевич. — Речи простые… Слюбились они… — Что ты! — крикнул и вскочил с лавки Семён Иоаникиевич. — Кто слюбился? — Сестра с Ермаком… — Окстись, Максим! В уме ли ты? — При своём разуме, — улыбнулся Максим Яковлевич. — С того на неё и хворь напала, с того она и выздоровела теперь… Томилась прежде, мельком виделась, а ныне каждый день… Вот она и поправилась. — Да как он смеет? — воскликнул старик. — Да и я уши развесил, болтаешь ты несуразное… — Помяни моё слово: придут к тебе в ноги кланяться… — Да я его… её!.. — задыхаясь, произнёс Семён Иоаникиевич. — А что ты ему и ей сделаешь? Да в чём виноваты они? Не в полюбовницы он её взял себе… — Сказал тоже… — А сердцу не запретишь любить. — Да ведь он клеймёный! — крикнул старик. — Уж и клеймёный! И скор же ты, дядя. В человеке сейчас души не чаял, видел я сам, как ты с ним обнимаешься да целуешься, а теперь уже клеймёный… — Но я не знал, — перебил племянника Семён Иоаникиевич. — Чего не знал-то?.. Ведь Аксюту он вылечил, на ноги поставил, страшно смотреть было, какая была! Краше, как говорится, в гроб кладут, а теперь опять цвести и добреть начала… — Это-то правильно… — Так не всё ли равно, травой он её наговорной от хвори исцелил али словом да взглядом ласковым… — Да дальше-то что, дальше?.. — спросил в волнении старик Строганов. — Мекаю, дальше придётся весёлым пирком да и за свадебку… — Нет, милый, ты, я вижу, ума решился… Родную сестру за разбойника норовишь выдать — ведь на него петля в Москве готова. Ты знаешь это? — Знаю, из Москвы вон в Перми бегают, на многих петли готовы и многих ими захлёстывают, и не простых людей, а бояр и князей. Чего же ты Ермака петлёй упрекаешь? — Нет, не бывать тому! — воскликнул Семён Иоаникиевич и начал ходить в волнении по своей горнице. — Твоя воля, ты ей вместо отца, — спокойно заметил Максим Яковлевич. — Но только за что губить девушку? |