Книга Тоннель, страница 6 – Туве Альстердаль

Либор увеличил снимок одной из бутылок, датируемых 1937 годом.

— Так там внизу оказалось вино? Неплохо. Интересно, какое оно на вкус?

— Просто ужасное.

Он громко расхохотался:

— Продайте его немецким туристам. Подумать только, 1937 год! Можно будет даже наладить торговлю богемскими винами, уверен, они отвалят любую сумму за подобный антиквариат.

Я спросила его о тексте на этикетке и узнала, что «мюллер-тургау» — это сорт винограда или, правильнее сказать, гибрид, изначально немецкий, полученный путем скрещивания нескольких лоз, напоминает сорт «рислинг».

— Один из двух сортов, которые коммунисты позволили оставить, из-за чего за ним закрепилась не очень хорошая слава. Уж лучше бы они занимались угольными шахтами, если на то пошло.

— А какой был второй?

— Э, как же это… «мускат»?

Больше про этикетку он ничего не смог сообщить. Ни виноградник, ни само вино были ему незнакомы. Он даже не мог припомнить, чтобы в этом городке когда-нибудь производили вино или кто-либо вообще жил на этой усадьбе. Ребенком он много носился по округе и рыл окопы в заброшенных садах, как делали все мальчишки его возраста, которые родились слишком поздно, чтобы стать партизанами, крался по следу волков-оборотней и представлял, как еще прячутся по углам недобитые фашисты.

— Помните? — крикнул он в сторону столиков и добавил что-то по-чешски. Один из мужчин взметнул сжатый кулак в воздух — бум-бум, — и следом громогласный смех потряс стены заведения.

— Мой дедушка перебрался в эти края в сороковые годы и тогда же приобрел эту гостиницу, — поведал мне Либор, — но, пожалуй, он не слишком хорошо разбирался в винах.

Я потонула в шуме голосов и не заметила, как в самый разгар веселья появилась она, та самая англичанка. Не знаю, сколько времени она простояла за спиной, всего в паре шагов от меня, прежде чем я обернулась к мужчинам, чтобы присоединиться к их смеху.

Ее зонт оказался куда более высокого качества, чем мой; когда она его сложила, вода быстро стекла с него, оставив после себя лишь маленькую лужицу, которая быстро впиталась в темные, почти черные доски пола. Сама же женщина выглядела абсолютно сухой.

— Я должна попросить прощения, — обратилась она ко мне. — На днях я была не слишком-то любезна.

— Ничего страшного, — откликнулась я. — Я об этом даже не думала.

— Должно быть, это от жары, я с трудом ее переношу. Вы не будете против, если я присяду? — Женщина сдержанно оглядела помещение. — Кажется, мы здесь единственные дамы.

— Нет, а впрочем, вы правы. В самом деле единственные. — Я вытянула для нее из-под стойки барный стул. — Я только хотела переждать дождь, а он все никак не заканчивается.

Сдержанность. Все ее движения, ее внешность как нельзя лучше подходили под это слово. То, как она беззвучно подвинула к себе барный стул и поставила на пол портфель из черной кожи, едва уловимым жестом приняла бокал вина той же марки, что и я.

Сдержанная улыбка на губах, когда она пригубила вино.

— Гм, а ничего так, да?

Внезапно между нами возникло нечто вроде взаимопонимания. Я взяла себе еще бокал.

Ее звали Анна Джонс.

Я тоже представилась.

— Соня, — повторила она мое имя, — а как произносится ваша фамилия, с этими вашими точечками над гласными — Аастром?

— Острём, это исконно шведское, такого больше нет нигде в мире.

Она три раза повторила мою фамилию, и на третий раз у нее вышло почти безупречно. Мне понравилось, что она придает значение таким вещам. Мы поговорили немного о дожде и жаре, после чего она сообщила, что номера в гостинице оказались куда лучше, чем можно было ожидать. На самом деле она забронировала номер в «Гранд Отеле» на площади. Но как выяснилось, там сейчас ремонт.

— Правда, я не видела, чтобы там шли какие-то работы. — Ее акцент напомнил мне «Аббатство Даунтон» ^[4], английские замки и фамильные поместья.

— А вы здесь по делам? — спросила я. — Бизнес?

Теперь, когда она находилась от меня так близко, я сумела разглядеть седые волоски и крохотные морщинки у глаз — она была старше меня на несколько лет.

— Езжу по стране и посещаю те места, в которых раньше мне бывать не доводилось, потому что не было времени.

Анна Джонс задумчиво покрутила бокал в пальцах и принялась пить вино. Глотками крохотными, едва заметными. Чувствовалось, что дальнейшие расспросы могут показаться ей назойливыми.

— Мой супруг, — проговорила она наконец, — точнее, мой бывший супруг, носится со своими художественными амбициями и верит, что однажды станет великим фотографом. Обожает дорогие фотоаппараты и души не чает в больших объективах.

Она сдержанным жестом показала, насколько больших, и мы рассмеялись.

— Он трудится в филиале одного из крупнейших лондонских банков, так что путь к мечте предстоит ему неблизкий, я бы сказала, но как-то раз после большого количества выпитого вина ему стукнуло в голову написать книгу в соавторстве со своим приятелем, который тоже мечтает вырваться из круговерти делового Лондона и стать писателем. «В заднице Европы» — так они решили озаглавить свою книгу.

Я рассмеялась, пожалуй, чересчур громко — выпитое вино уже давало о себе знать. Анна Джонс, напротив, по-прежнему сидела с первым бокалом.

— Они вознамерились отыскать в Европе самые мрачные места, — продолжала она, — самые унылые города, самые некрасивые и невыразительные ландшафты, чтобы составить свой туристический путеводитель, непохожий ни на какие другие. Книга обещает стать бестселлером, потому что люди уже устали от величественных зданий и идиллических пейзажей, всего того, что уже наскучило фотографировать — кому захочется в сотый раз смотреть на мосты Венеции или собор Саграда Фамилия.

Она замолчала и поглядела в окно, где дождь уже слегка угомонился и можно было различить дома на противоположной стороне улицы.

Мужчины закончили играть в карты, на столах остались стоять пустые пивные кружки, и лишь один из посетителей все еще сидел, склонившись над газетой.

— Что скажете, это место подошло бы?

— Нет, — ответила я.

Она улыбнулась. Уголки ее губ едва дрогнули, но все-таки это была улыбка.

— По-моему, здесь красиво, — сказала я, старательно пытаясь подобрать слова для того, что я чувствовала. Дело было не только в цветущем поле, горах и реке, было что-то еще в этих заброшенных домах. Красота, видевшаяся мне в их упадке и будившая мое воображение. Наверное, это было связано с тем, где я выросла, я могла бы много чего порассказать ее бывшему супругу о шведском помешательстве сносить все и вся в шестидесятые годы, о квадратных площадях и под стать им универмагах «Домус».