Книга Когда завтра настанет вновь, страница 119 – Евгения Сафонова

Он даётся так тяжело, будто на ногах у меня бетонные плиты. Другая Лайза запоздало кидается следом, пытаясь опередить меня, но незримая сила удерживает её на месте.

– Я не останусь здесь! Там… там Эш и мама, и… – голос её режет отчаянием и яростью, – я хочу вернуться, хочу жить, хочу выучиться на артефактора, как мама…

Она вырывается вперёд, буквально на фут, и я чувствую, как темнота тянет меня обратно.

Коул… Нет, если для меня ещё есть выход, я не имею права отступить.

Не после всего, что он для меня сделал.

– Ты не будешь жить. Ты умрёшь, – голос мой спокоен; другая Лайза на миг замирает, и я снова равняюсь с ней. – Ты никем не станешь, потому что отмеренный тебе срок истекает завтра.

– Врёшь!

Она рвётся вперёд, пытается сломать невидимую стену, отделяющую её от выхода, не дающую даже приблизиться к нему.

– Я – это ты, но прошедшая через то, что тебе и не снилось. И ещё много других вариантов тебя. Я сильнее. И я знаю, что ты не любишь проигрывать, но в этой борьбе тебе не победить. – Я отворачиваюсь и делаю следующий шаг. – Я не могу его подвести.

Шаг. Ещё один. Каждый новый даётся тяжелее предыдущего, но свет уже рядом: ослепительный, белый, непроницаемый…

– Кого не можешь подвести? – кричит другая Лайза. Она уже в бешенстве. О да… Я бы на её месте тоже бесилась. Ещё как.

– О том, кого ты ждала. С кем тебе суждено было встретиться, но сложилось так, что вы не встретились. – Я оглядываюсь через плечо. – О том, кто любит тебя.

Она смотрит на меня, тяжело дыша.

– Ты… встретила его?

– Встретила. При обстоятельствах, о которых я предпочла бы забыть. Но одно от другого неотделимо. – Я издаю тихий смешок. – Ты жила не той жизнью, которой должна была жить. Ты занималась не тем, чем должна была заниматься. Вся твоя жизнь – ошибка, бунт против судьбы, которая предназначала тебе другое. Никогда не замечала?

Она молчит. И я уже почти отворачиваюсь, когда она всё-таки размыкает губы:

– Я… действительно завтра умру?

– Нет. Если вместо тебя вернусь я, нет.

– И тогда я… ты… будешь жить той жизнью, которой я… ты… должна жить?

Я киваю.

Она долго смотрит на меня.

– Ты позаботишься об Эше? – спрашивает она потом. – И о маме?

Я медлю, прежде чем ответить:

– Да. Я ведь люблю их не меньше тебя.

Пожалуй, даже больше, добавляю я про себя. Другой мне ведь не приходилось их терять.

И я действительно позабочусь о них, пока смогу.

– Тогда… – она опускает голову, – будь счастлива. За нас обеих.

…одно из моих положительных качеств: когда дело касается счастья моих близких, я всегда правильно расставляю приоритеты.

Особенно если речь всего-навсего о том, что нужно пожертвовать собой.

– Буду, – говорю я. – Обещаю.

И иду вперёд.

Странно, но последние шаги даются легко-легко, точно я бегу под гору. Может, потому, что другая Лайза просто стоит и смотрит, как я ухожу.

Свет обнимает меня белыми крыльями, принимает в себя, и всё тонет в нём, растворяется, обращается частичками сияния, заволакивающего весь мир. Потом ослепляющая белизна дрожит, уменьшается, словно всеобъемлющее море в один миг стало узким ручьём, – и превращается в тонкий солнечный луч, бьющий в глаза из-за щели между занавесками.

Я лежу на кровати, и в воздухе носится восхитительный запах оладий, а под дверь просачиваются отголоски маминого пения.

– …он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, – голос звенел приглушённым колокольчиком в такт моей поющей душе, – и, улыбаясь, о чём-то молчать…

Я дома. Я – та Лайза, что помнит Коула, что помнит всё.

И я – живая.

Настоящее время

Когда я ворвалась на кухню, мама перекладывала оладьи со сковороды на тарелку.

– А, сама проснулась. – Она махнула деревянной лопаткой в знак приветствия – улыбающаяся, уютная, в пушистых домашних тапочках цвета ядовитой незабудки. – Думала, опять тебя будить придётся, а то вы с Гвен вечно в кино опазды…

Осеклась – по причине того, что я повисла у неё на шее, едва не сбив с ног.

Мама. Живая. Здоровая.

– Лайз?.. – Она встревоженно положила свободную руку на мою макушку. – Что с тобой?

– Так она вечно насмотрится сериалов на ночь, – заметил за спиной до боли знакомый голос, – а потом с утра пораньше на людей кидается…

Я обернулась. Освободив мамину шею от цепкой хватки своих рук, ухватила Эша за ворот рубашки и притянула к себе; обняла брата крепко-крепко, зарывшись носом в золотые кудряшки, сквозь тонкую ткань нашей одежды чувствуя, как растерянно бьётся его сердце.

– Тебе точно пора завязывать с сериалами, – сдавленно проговорил Эш, пытаясь дышать.

– Да. – Нехотя выпустив его из объятий, я рукавом промокнула слёзы, навернувшиеся на глаза. – Давно пора.

Странно: я не могла плакать, расставаясь с Коулом, но реву сейчас. Может, потому, что от горя я уже наплакалась, а от счастья – нет?..

– Лайз, что случилось? – Мама, хмурясь, взяла меня за руку, вглядываясь в моё лицо. – Ты сама не своя.

– Просто кошмар приснился. – Я улыбнулась, надеясь, что она не заметит, как дрожат мои губы. – Давайте завтракать. Умираю с голоду!

…а потом был такой родной стол на веранде и залитый солнцем сад, и оладьи с кленовым сиропом, которые ещё никогда не казались мне такими вкусными. Всё, что я когда-то оставила в прошлом; всё, что перечёркивало память о взрывающемся доме, набережной в Фарге и убийце, нависшем надо мной с бритвой в руках. Ведь того, что я помнила, больше не было, да и быть не могло.

Был только дом, полный света и вкусных запахов, и мама с братом – живые.

– Помедленнее, а то подавишься, – посоветовала мама, разливая чай.

– Просто есть хочется. – Я заглотила очередной оладушек. – А добавка будет?

– Кто ты и что сделала с моей сестрой? – Эш не улыбался, но я знала, что он шутит. – Ты в жизни столько не ела.

Знал бы он, сколь мало шутки в этой шутке.

– Ты меня раскусил. – Взяв кружку с чаем, я сделала щедрый глоток, чувствуя, как распускается на языке сложная смесь черники, кардамона и листьев василька. – Я злобный фомор, который пришёл по твою душу.

Никаких признаков проклятия, что убивало маму, я не чувствовала. А ведь я прекрасно всё помнила. Может, потому, что никто не рассказывал мне о проблемах со временем, а я просто узнала об этом – сама? Или потому, что я вернулась из будущего, которого больше нет? Призрак из безвременья, обретший плоть; тело с душой многократно мёртвой девочки, которой уже мало что могло навредить; такая же парадоксальная аномалия, как и страж времени…