Онлайн книга «Дрожь»
|
– Господи, Виктор! Душить, душить, душить. – Виктор! – голос отца достиг его не сразу. Он повернулся, и в этот момент сильная рука схватила его, ставя на ноги. Кот протяжно застонал, впился зубами в ляжку палача и со скоростью, какой от него никто не ожидал, бросился к кустам у поля. Сделав первый прыжок, он перевернулся и покатился в траву. Ян достал из кармана перочинный нож, перерезал веревку, опутавшую кошачьи лапы, и тот пулей унесся за овин. Виктусь молча наблюдал за всем происходящим. Отец неспешно сложил ножик и убрал его в карман, а затем взял Виктуся за руку и сильным рывком притянул к себе. – Что ты хотел сделать?! – Ничего. – Ничего? Душить кота – это ничего? Отвечай! Черт подери, ты связал ему лапы! Что с тобой? – Не знаю, – Виктусь шлепнулся попой на землю, по его щекам потекли слезы. Отец сел рядом. Дышал тяжело, хрипло. – Нельзя делать такие вещи, – произнес он наконец. – Боже мой, Виктор. – А ты никогда никого не душил? – Душил. Свиней. Я тебе рассказывал. Одна меня чуть не убила. – И что? – Как это что? – Как ты себя чувствовал? – Как себя чувствовал?! – Лоскут говорил, что это лучшая вещь на свете. – Что-что? – Говорил, что убивать… Говорил, что убивать – самое чудесное. – Кто такой Лоскут? – Друг. – Господи, Виктусь. Убивать? Самое чудесное? Этот твой друг просто псих, ей-богу. Ян достал из кармана папиросу и долго вертел ее в руках. Потом сунул в рот и закурил. – Я не скажу маме о том, что ты хотел сделать, а ты не скажешь ей об этом, – пробормотал на выдохе. – Договорились? Виктусь кивнул. – Я думал, если его задушу, то, может, что-нибудь почувствую. – Что почувствуешь? – Ну, что-нибудь. Что-нибудь. – Не болтай глупости. Они сидели в тишине, небо над ними чернело на востоке. Виктусь ощущал в ногах усиливающееся жжение. Красные бороздки вспухали и кровоточили. Пытался сыграть на травинке, но не выходило. Наконец, когда стемнело настолько, что он с трудом мог разглядеть лицо отца, тихо сказал: – Папа, почему я не такой, как другие ребята и как Казю? Отец смял окурок и глубоко дышал, покачивая черным силуэтом головы. – Знаешь, как они надо мной смеются? Молчание. – Называют меня губошлепом. Или заморышем. А те из банды из Квильно бьют по ногам. – Сынок… – Я не сочиняю. У меня синяки. – Послушай, Виктусь. Ты… Ты… – Говорят, что я чудик и черт. – Не повторяй таких вещей. Нельзя так говорить. – Абрис отца встал, вздохнул пару раз, снова сел, откашлялся. – У некоторых людей с самого начала жизнь тяжелая, но ты не такой. Когда я был в тюрьме, ты ведь знаешь, что я сидел, так вот, когда я был в тюрьме, познакомился там с одним человеком, его звали Кшаклевский, он был парикмахером. Мы сидели в одной камере, и этот Кшаклевский хвастался своим сыном, рассказывал, какой же тот способный, а потом признался, что все это выдумки и что его мальчик очень болен. Месяца два назад, когда мы с мамой были в городе, я увидел Кшаклевского на улице. Он шел с сыном, меня не заметил. Его мальчик едва волочил ноги. Весь искореженный, руки как поломанные, голова искривлена. И Кшаклевский тащил его, тащил, а я все думал, какое же счастье, что у меня есть ты и Казю. Слышишь? Вы здоровые мальчики, ты здоровый, умный, очень славный. Молчание. – Пошли в дом, – невидимый отец поднялся с земли и отряхнул брюки. – И помни: ни слова маме о том, что здесь… – Ни слова! На пороге Ян задержал сына и шепнул ему на ухо: – А когда пойдешь в понедельник в школу, скажи этому Лоскуту, что он обыкновенный дурак. * * * Казю смертельно обиделся. Всякий раз, видя, как оба кота медленно и величественно прохаживаются по двору, чувствовал страшное унижение. Ему казалось, что эти флегматичные шерстяные шары втайне посмеиваются над ним, и что он зря рисковал жизнью, подглядывая за Дойкой. Он не разговаривал с братом и обходил его стороной. Иногда, завидев, презрительно фыркал и как бы про себя бормотал: – Размазня… Поэтому Виктусь все чаще общался с Лоскутом. Он приходил к нему в любую свободную минуту и с облегчением спускался в канаву, в этот темный прохладный мир без битья, взглядов отца и молчащего брата. Лоскут, правда, говорил немного. Главным образом слушал. Виктусь рассказывал ему о маме, которая целыми днями не произносит ни слова, и об отце, которому каждую ночь снится Фрау Эберль, и что отец говорит, как бы хотел разбогатеть, чтобы поехать в Германию и найти ее или хотя бы ее могилу и извиниться перед ней или перед ее могилой за то, что сделал. Рассказывал Лоскуту о том, что мать все свободное время читает и она как бы здесь, но как бы и нет, а еще о том, что Казю не получает в школе тумаков и каждый раз, когда кто-нибудь пристает к Виктусю на перемене (то есть очень часто), отворачивается, с кем-нибудь говорит, смеется, или его просто нет, и о том, как он перестал разговаривать с Виктусем, а ведь это отец помешал. Рассказывал обо всем. Про кота, которого почти задушил, про Глупышку, которая гадила на газеты, сложенные у напольных часов, про дедушку и бабушку, которых он навещал все реже, потому что отец из-за чего-то с ними поссорился, и даже про якобы богатую тетку из Америки. Со временем мальчик начал углубляться в чужие, услышанные истории. Говорил о Фрау Эберль и ее дочерях, о плохом немце, который однажды по ошибке салютовал папе, и о свинье, которая не хотела умирать, но в итоге сдохла, благодаря чему на свадьбе было мясо. Лоскут задумчиво кивал заросшей головой и порой бормотал что-то на своем языке. Потом они прощались, пожимая друг другу руки, как взрослые мужчины, и это нравилось Виктусю больше всего. Он выкарабкивался из канавы на дорогу, отряхивался и направлялся домой, не замечая, как шар вылезает из зарослей и крадется вслед за ним под покровом ночи. Первый раз Лоскут слегка заплутал, но потом выучил маршрут наизусть. Он шел по полям, как можно дальше от дороги. Когда Виктусь заходил в дом, прислонялся к дереву и осматривал хозяйство, нервно кусая губы. Одной июльской ночью он дождался, когда в доме Лабендовичей погаснет свет, зашел в коровник и изо всех сил метнул камень в стоявшую ближе всех корову. Попал в голову. Животное громко замычало, потом еще раз. Лоскут спрятался за дверью. |