Онлайн книга «Маг целитель»
|
Но Тимея была нимфой, и к тому же она была реальна. Я печально покачал головой. — Жаль тебя огорчать, но, видимо, ты обречена на разочарование. — Ни за что не сдамся до тех пор, пока не сдастся он! — упрямо заявила нимфа. — Твое упорство похвально, — сказал я. — Но тебе недостает здравого смысла (это я так надеялся). В любом случае, боюсь, я не позволю ни тебе, ни ему доказать, кто из вас победит. Мне нужна помощь брата Игнатия. — А я не позволю тебе разлучить меня с моей единственной любовью! — вскричала нимфа. — Придется, — вздохнул я. — Потому что я чародей — не забыла? Нимфа прищурилась, вскочила, запрокинула голову, раскинула руки так, словно хотела обнять весь небосклон. Зрелище получилось захватывающее, однако я был к чему-то в таком роде готов, поэтому стихи у меня как бы сами сорвались с губ: Обманутым это понравится, Их тем утешаю я: Безжалостною Красавицей Повелеваю я! Тимея застыла, потом медленно опустила руки и потупилась. Она смотрела на меня с нескрываемой ненавистью и отвращением. — Приказывай, — сказала она голосом, в котором притаились слезы. — Я должна тебе повиноваться. — Приказываю тебе отпустить этого монаха. — Что ж, повинуюсь, — с жуткой неохотой проговорила нимфа и повернулась к брату Игнатию. — Мной повелевают, — сказала она. — Поэтому я не повелеваю тобой. Ты свободен и можешь уходить. Надо было видеть, какой радостью, каким облегчением осветилось лицо монаха. Нимфа увидела это, и ее лицо исказилось болью. Брат Игнатий вскочил на ноги и принялся жалобно восклицать: — О несчастная блудница! О, если бы я только не успел принести свой последний обет! Тогда я предался бы страсти с тобой! Но я — человек, посвятивший себя Господу и целомудрию! И все же сердце мое сжимается от боли, когда я смотрю на тебя! Похоже, нимфе стало немножко лучше. Игнатий схватил Тимею за руку. Глаза его горели страстью. — Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы были рядом! О нет, каждая минута рядом с тобой была такой радостью, таким счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен тебе: ты позволила мне отведать благодати! Я никогда не забуду тебя и всегда буду лелеять воспоминания об этих дивных месяцах! На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у нее так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия. А он заставил себя отвернуться. — Чародей! — взмолился он. — Сделай что-нибудь, чтобы она не так сильно страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение? — Устроить небольшую амнезию? Вообще-то из элементарного чувства жалости можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить морякам и мешать навигации — она наверняка попытается удовлетворить уязвленное самолюбие. Я обернулся к Фриссону. — Поможешь, Фр... о-о-о... Физиономия у Фриссона настолько ярко выражала бушующие в его душе страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью глаза, он пялился на Тимею. — Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, — торопливо проговорил я, обернулся к несчастной парочке, вспомнил вечеринки в разных кофейнях и разразился куплетом из старинной народной песенки: У меня в садочке, У меня в садочке Дивный цвел тимьян. Но украл цветочек, Но украл цветочек Дерзкий хулиган .. Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то не успел, а этот самый «дерзкий хулиган» уже тут как тут — его голова возникла над вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился целиком: влез на дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком он был чуть-чуть пониже Тимеи, если не считать рожек — коротеньких козлиных рожек. Ножки у «хулигана» тоже были козлиные и заканчивались копытцами. С ног до головы существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не нуждалось ни в какой одежде — не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь на груди у него на шнурке болталась сиринга — флейта Пана. Тимея глянула на нежданного гостя. Сначала бегло. Потом более внимательно. Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел: У меня в садочке, У меня в садочке Роза расцвела. Я ее сорвала — Больно укололась, К ивушке пошла. — Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? — горько вздохнула Тимея. — Ну, прямо про меня! — Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом? — воскликнул фавн и одним прыжком оказался рядом с нимфой. — Печаль надо прогнать. Такое личико, как у тебя, должно быть беззаботным. Тимея посмотрела на фавна — комплимент на нее подействовал. Но она ответила: — Эй, да кто ты такой? Откуда взялся? Ишь как разговорился! Маленький еще! — Может, и так, только овечки меня уже слушаются, — отозвался фавн, лукаво усмехнувшись. — Так что берегись, прелестная распутница, скоро я подрасту. — Ничего не поделаешь, — притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. — Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш! — Вот те раз! — огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. — Не поможешь, а, чародей? — Может, и помогу, — ответил я. Опустел садочек, Опустел садочек, В нем один бурьян, С той поры как дерзкий Хулиган премерзкий Тут сорвал тимьян. — Что за чепуху ты порешь? — возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл. Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви. Тимея изумленно уставилась на юного фавна. Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец. Тимея как завороженная следила за ним взглядом. Печаль совершенно покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии. Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в тело и вызывала в нем жгучую боль. А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала переставлять ноги с места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды — движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему — она все шире раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на губах заиграла понимающая улыбка... |