Книга Страсти и скорби Жозефины Богарне, страница 176 – Сандра Галланд

— Н-нежная возлюбленная, — запинаясь, произнес мсье Пьер (ибо только так он обращается к супруге), — вам занеможилось, и я подумал…

— Вы решили, что я умираю? — воскликнула тетушка Дезире.

Бедняга стал ярко-пунцовым.

— Прекратите заикаться да налейте моей племяннице бренди, мсье Пьер, — распорядилась тетя Фэнни. — Она только с дороги, а сегодня холодно. Боже правый, вы только посмотрите на нее: если кто и умрет сегодня, то это она, и нам же всем будет хуже. Жозефина приносит первому консулу удачу, говорят люди. Одному Богу известно, что сталось бы с нами без нее.

— Поэтому первому консулу следует почаще оставаться дома, — с напором сказала тетушка Дезире, многозначительно глядя на меня.

— А не ездить все время по театрам, — добавила тетя Фэнни, выпив бренди и протягивая стаканчик, чтобы ей налили еще.

— Не беспокойтесь, благодарю вас, — отказалась я от бренди, протянутого мне мсье Пьером. — Вы были нездоровы? — спросила я тетушку Дезире, намеренно меняя тему разговора. Оказывается, об интрижке Бонапарта с мадемуазель Жорж известно даже в Сен-Жермен.

— У вашей тетушки Дезире эндокардит, — сообщил мсье Пьер.

— Всего лишь слово, к которому нет рифмы, — нахмурилась тетя Фэнни.

— Это что-то, имеющее отношение к сердцу, — объяснила тетушка Дезире, помахав ладонями перед грудью, — болезнь крови, протекающей через него. По крайней мере, так говорит врач, да что он понимает? Здоровье у меня, как видишь, образцовое.

Вскоре после отъезда тети Фэнни мсье Пьер отправился в свой клуб; тут-то у тетушки Дезире и начался тяжелый приступ. Я помогла ей дойти до спальни, где она опустилась на пуховую постель.

— Я пошлю за доктором! — настаивала я.

— Нет, подожди, — сказала она и жестом велела мне сесть на кровать рядом с собой.

— Тетушка Дезире, вам нужен покой, не надо говорить!

— Это важно! Я говорю из могилы твоей матери…

Господи, что она несет? Мама жива!

— Ты послушай. Чтобы удержать мужа, женщина должна быть жизнерадостной и понимающей, но прежде всего — слепой.

Я обещала прислушаться к совету при условии, что тетушка будет лежать спокойно и позволит мне послать за доктором. Сейчас он у нее.

В тот же день, двадцать минут шестого пополудни

Боже мой, она покинула нас! Доктор ушел, уверив меня, что тетушка вне опасности. Я готовила прописанную им настойку, когда она стала синеть и задыхаться.

— Тетушка Дезире! — ахнула я в тревоге.

Она ускользала, и рядом не было никого, кто смог бы помочь, к кому я могла бы обратиться. Я подбежала к двери и крикнула, зовя прислугу. Хоть кого-нибудь!

— Прежде всего — слепой! — выдохнула напоследок тетушка Дезире.

В один миг она перестала дышать и умерла у меня на руках.

Я уговорила обезумевшего мсье Пьера полежать, а сама помогла перенести тетушку Дезире на стол. Я двигалась по дому без слез; как ни странно, сердце мое было спокойно. Осторожно закрыла тетушке глаза, сложила на груди руки, помогла обмыть и обрядить тело. Мы спорили: следует ли надеть ей корсет?

— Она не захотела бы остаться без него, — наконец решила я. Даже после смерти. Даже в загробном мире.

Когда все было сделано, я отпустила слуг и села рядом с телом. Свечи таяли. Ох, тетушка Дезире, как ты могла меня оставить?

28 апреля

Бонапарт раздражен. Англия вопиющим образом нарушает условия мирного договора.

— Мир оказался им невыгоден! — сказал он. — Вероломные британцы делают все, что в их силах, чтобы спровоцировать новую войну.

19 июня

— Мне предстоит вылазка на северное побережье, — сообщил сегодня утром Бонапарт.

«Разумеется», — кивнула я в ответ. Понимаю: очередные военные приготовления. Сейчас, как мне известно, возводится флот плоскодонных кораблей, которые смогут сражаться с английскими судами; с их помощью планируется вторгнуться на Британские острова.

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Чего бы это ни стоило. Мне нужно произвести сильное впечатление.

— Очень хорошо, Бонапарт, — сказала я, довольная возможностью сделать ему одолжение. — Но готовы ли вы платить?

Он желает, чтобы я одевалась с роскошью, каждый вечер появлялась в новом платье, но упирается, когда дело доходит до оплаты счетов.

— Авансом! — настояла я, вытребовав деньги не только на себя, но и на мою фрейлину Клари, которая будет меня сопровождать.

— Мадам, возможно ли потратить такую сумму? — совершенно серьезно спросила меня потом Клари, ибо Бонапарт выделил ей тридцать тысяч франков.

— Не беспокойтесь, Клари. На самом деле нет ничего проще, — сказала я, начиная составлять список всего, что нам потребуется взять. Мысли же мои, должна признаться, отвлекались на то, что мы оставляем в Париже некую мадемуазель Жорж.

23 июня

Мы полностью готовы; сундуки уложены, драгоценности спрятаны в сейф, отделанный изнутри бархатом. Я подготовилась к поездке, как солдат — к сражению: платья, притирания и мази, мои боеприпасы.

Сегодня мне исполняется сорок. «Пожилая», скажут многие. Женщина в возрасте, когда рассчитывать на мужнину страсть уже не приходится. Тепло вспоминаю тетушку Дезире, соблазнительный шорох ее юбок из тафты.

«Слишком стара? Вздор!» — сказала бы она, будь жива.

«Каждая битва имеет определенную цель», — так говорит Бонапарт. Для меня цель битвы — его сердце. На севере он будет безраздельно мой.

25 июня (наверное), Амьен, хмурый день

Дорога к Амьену украшена гирляндами, улицы и площади полны: народ приветствует Бонапарта. В сердце города наша карета остановилась. Несмотря на возмущение кучера, толпа стала выпрягать наших лошадей. Бонапарт занервничал. Я и раньше знала, что среди большого скопления народа ему делается не по себе. Кто знает, что может случиться? Но вот вокруг поднялся крик, и карета покатилась вперед — медленно, ибо ее тянули люди: так они, оказывается, проявляли свой восторг. Даже у Бонапарта глаза блестели.

Воскресенье, 26 июня

Пишу это под оглушительный крик огромной толпы, собравшейся у нас под окнами. Люди кричат и кричат, так пылко, что их слова становятся сердцебиением, молитвой:

— Да здравствует Бонапарт! Да здравствует Бонапарт! Да здравствует Бонапарт!

Я наблюдаю за мужем; он стоит, неподвижный как статуя. Приветственные крики сливаются в восторженный рев. О чем он думает?

— Даже страшновато, правда? — Приходится поднимать голос, иначе он не услышит. — Кто бы мог вообразить подобное?

— Я, — с неожиданной печалью роняет он, не повернувшись.