
Онлайн книга «Страсти и скорби Жозефины Богарне»
— Четыре дня назад, — ответила Гортензия, тщательно выговаривая слова. — Да, она нам сообщила, но мы и сами знали, — потягиваясь, сказал Эжен. — Поймите же: генерал Бонапарт любит вас обоих. Похоже было, я все испортила, а ведь мне так хотелось расположить их к нашему браку! — Мам! В ожидании острого вопроса я выпрямилась на табурете. — Да, Эжен? — Можно мне сегодня утром до отъезда в Фонтенбло сходить в Люксембургский дворец? Директор Баррас говорил, я могу ездить на его лошадях, когда только захочу. Пораженная, я откинулась на спинку стула. Лошади? Неужели мой сын и думать ни о чем другом не желает? До чего же досадно! — Нет, Эжен, — сказала я, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, — у меня другие планы. Сегодня Пальмовое воскресенье. [80] Я думала, мы вместе сходим к мессе. Гортензия вскинула на меня удивленный взгляд. С облегчением я прочла в ее глазах похвалу. — В церковь? — уныло протянул Эжен, сползая в глубину кресла. — Пройдемся пешком, — предложила я, вставая. Я отметила, что у входа в церковь Святого Петра на весеннем солнце собралось много народу. И неудивительно — ведь этот день праздновали все: католики и атеисты, роялисты и республиканцы. Я приобняла детей за плечи, и мы вместе поднялись по ступеням в церковь. Если возможно такое вот благоволение в человецех, как сегодня, то, конечно, мир сможет наступить и в моей маленькой семье. Фонтенбло В Фонтенбло мы отправились только после двух часов пополудни, так что на двор усадьбы Богарне приехали совсем поздно. — Я ожидала вас раньше, Роза, — сказала тетушка Дезире, похлопывая себя по напудренным волосам, уложенным в толстые колбаски. В ее безупречном доме пахло пчелиным воском и живицей. — Мы поздно выехали, — объяснила я, следя, чтобы дети сняли грязную обувь, прежде чем ступят на ковер. — Были в церкви. Я знала, что такое объяснение будет тетушке приятно. — Дедушка не спит? — спросила Гортензия. — Идите! Идите к нему, мои хорошие! Он ждет вас обоих. Дети побежали вверх по лестнице, толкаясь и цепляя друг друга за одежду. Я не пыталась их одернуть, меня обрадовал их смех. — Я очень беспокоилась, что вас так долго нет, Роза, — сказала тетушка, жестом приглашая меня сесть. — Но у меня отличные новости. — Она села на краешек обитого зеленой парчой дивана, теребя в руках связку ключей на огромном кольце. — Вот как? — На меня вдруг навалилась слабость. Сама я приехала с новостями, которые, я опасалась, тетушке вовсе не покажутся отличными. — Мой муж умер! — сказала она и перекрестилась. — Мсье Ренодин? — У меня не было оснований сожалеть о смерти этого человека. Они с тетушкой разошлись еще до моего рождения. В детстве мое воображение возбуждали рассказы о злом мсье Ренодине, пытавшемся отравить тетушку. Как я узнала позже, в тюрьму его заключили за попытку отправить на тот свет и собственного отца. — Поэтому маркиз просил моей руки. — Эти слова тетушка Дезире сопроводила кокетливым трепетом ресниц. — Это прекрасно! — сказала я, стараясь не улыбнуться. Маркизу было более восьмидесяти лет, а тетушке — на четверть столетия меньше; я сомневалась, что он так уж много думает о прелестях женитьбы. — И я так понимаю, вы ответили согласием? — Я знала, что моя религиозная, благочинная и чувствительная к общественному мнению тетушка страдала от того, что все эти годы жила с маркизом без церковного благословения. — Однако отец Ренар настаивает, чтобы мы выждали год. Из уважения к упокоенному. Боюсь, маркиз умрет прежде, чем сделает меня честной женщиной, — сказала она, поднимая одну за другой диванные подушки, как будто искала что-то. Найдя под одной из подушек монету, тетушка с недовольной миной вернула ее на прежнее место. «Испытание для прислуги», — догадалась я. — Тогда я пообещала отцу Ренару подарить церкви новый канделябр, и он согласился на шесть месяцев. Можно достать подержанный за ничтожную долю того, что он стоит в Париже. Хорошенько отмыть его с уксусом — и будет как новенький. Разложив подушки по местам, тетушка вытащила из-за корсажа клубок смятых носовых платков и принялась по одному разглаживать их на колене. — Теперь расскажи, Роза, как поживаете вы. — Хорошо! У меня тоже имеются новости. — Отчего-то мой голос звучал громче, чем мне хотелось бы. — У тебя корова отелилась, дорогая? — Тетушка отложила пастельно-зеленый платок, остальные убрала обратно в полость между грудями. — Нет, — удивилась я. — По крайней мере, пока нет. Сердце бешено колотилось о ребра. — Я вышла замуж, тетушка Дезире, — наконец выговорила я. Тем временем она изучала платок на просвет, выискивая пятна. — Ты сказала, что вышла замуж, Роза? — спросила тетушка, поворачиваясь ко мне. Я кивнула, встревоженная ее спокойствием. — Что ж… это замечательно, — сказала она и вновь перекрестилась. — Но за кого же? — За военного по имени Наполеон Бонапарт. Он… — Что еще за имя такое? — хмурясь, с подозрением спросила тетушка. — Корсиканское имя, и… — Ты вышла замуж за корсиканца? — Она потянулась к латунному колокольчику и энергично позвонила. — Но, Роза, корсиканцы же… они варвары, они живут, как цыгане. Воруют, убивают, лгут, у них совсем нет моральных устоев! Да и разговаривают не как порядочные люди — ты у них ни слова не поймешь. По счастью, в это время в дверях показалась горничная в чепце с оборками. — Соли! — скомандовала тетушка. — У нас соли кончились, мадам, — запинаясь, проговорила горничная, отирая ладони о белый фартук. — Но есть вода от истерик, [81] мадам. Тетушка нетерпеливо фыркнула. — Но он вовсе не такой, тетушка, — сказала я, когда горничная вышла. — Он из старой дворянской семьи, учился в лучших военных школах Франции. Очень меня любит и невероятно привязан к детям, — с чувством добавила я. — Дворяне-то с деньгами, Роза? — покосилась на меня тетушка. — У него хорошая должность, он генерал, командующий армией, — сказала я, не отвечая на ее вопрос. Денег у Бонапарта не было, и наш брачный контракт предусматривал, что мы на равных участвуем в хозяйственных расходах. — Он поможет Эжену с военной карьерой. — Это была моя козырная карта, я очень на нее надеялась. |