Книга Словно в раю, страница 50 – Джулия Куин

– Конечно, конечно.

Глупый вопрос. Но единственно возможный вежливый вопрос, который пришёл ему на ум.

– А ты уже знаешь, когда запланирован концерт в этом году?

– На четырнадцатое апреля. Уже скоро. Осталось чуть больше двух недель.

Маркус взял ещё кусок пирога с патокой и стал жевать, раздумывая, как долго продлится его выздоровление. Три недели, не меньше.

– Как жаль, что мне не удастся приехать, – проговорил он.

– Тебе действительно жаль? – Онория явно ему не верила. Маркус не знал, как это понимать.

– Ну, конечно, – ответил он, слегка запинаясь. Ему никогда не удавалось красиво врать. – Я не пропустил ни одного выступления за много лет.

– Я знаю, – сказала Онория, покачивая головой. – Это настоящий подвиг с твоей стороны.

Он посмотрел на неё.

Она посмотрела на него.

Маркус внимательно вгляделся ей в лицо.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил он.

Щёки Онории слегка порозовели.

– Понимаешь ли, – заговорила она, глядя на совершенно пустую стену, – я знаю, что мы играем не … э-э…

Она кашлянула и продолжила:

– Есть какой-то антоним к слову «неблагозучно»?

Маркус смотрел на неё, не веря собственным ушам:

– Ты хочешь сказать, что знаешь, что вы играете… как бы это сказать…

– Что мы ужасно играем? – закончила она за него. – Ну, конечно, мне это известно. Ты думаешь, я идиотка? Или глухая?

– Нет, – ответил Маркус, растягивая слог так, чтобы выиграть время на размышления. Но что хорошего эти размышления могли ему принести, он не знал. – Я просто думал…

И на этом Маркус Холройд остановился.

– Мы отвратительно играем, – сказала Онория, пожимая плечами. – Но нет смысла закатывать истерики или хныкать. Мы ничего не можем с этим поделать.

– Больше заниматься? – осторожно посоветовал Маркус.

Он бы ни за что не подумал, что у человека на лице могут быть одновременно уживаться презрение и изумление, но Онории это удалось.

– Если бы я полагала, что занятия действительно могут нам помочь, – проговорила она, сжав губы в линию, хотя в глазах её плескался смех, – то поверь мне, в мире не существовало бы более прилежной ученицы.

– Но, возможно…

– Нет, – твёрдо заявила девушка. – Мы играем просто отвратительно. И всё тут. В нас нет ни капли таланта, ни музыкального слуха.

Маркус не мог поверить в услышанное. Он присутствовал на стольких выступлениях Смайт-Смитов, что просто чудо, как он не разлюбил музыку. В прошлом году, когда Онория совершила свой скрипичный дебют, она выглядела сияющей, исполняя свою партию с широкой улыбкой, словно забывшись от восторга.

– Вообще-то, – продолжила Онория, – я нахожу в этом некий шарм.

У Маркуса не было уверенности, что в мире отыщется ещё одно человеческое существо, которое согласится с подобным суждением, но он не стал озвучивать свои мысли.

– Поэтому я улыбаюсь, – говорила Онория, – и я делаю вид, будто наслаждаюсь нашей игрой. В каком-то смысле я получаю удовольствие от нашего квартета. Смайт-Смиты устраивают музыкальные вечера с 1807 года. Это стало семейной традицией.

И затем она добавила более тихим, задумчивым тоном:

– Я считаю, что мне очень повезло иметь семейные традиции.

Маркус подумал о своей семье, точнее о той зияющей пустоте, где никогда не было никакой семьи.

– Да, – тихо согласился он. – Тебе повезло.

– Например, – сказала Онория, – я надеваю свои «счастливые» туфельки.

Маркусу показалось, что он ослышался.

– На время выступления, – пояснила она, слегка пожимая плечами. – Это особая примета нашей ветви рода. Генриетта и Маргарет вечно спорят о том, кто начал её первой, но мы всегда надеваем красные туфли.

Красные туфли. Вожделение, растоптанное мыслями о крестовых походах музыкантов-любителей, снова подало признаки жизни. Внезапно красные туфли превратились в самую соблазнительную вещь на свете. Господь Всемогущий!

– Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? – Спросила Онория. – Ты выглядишь слишком румяным.

– Со мной всё хорошо, – хрипло ответил Маркус.

– Мама ни о чём не догадывается, – сказала она.

Что??

Если бы Маркус не покраснел раньше, то сделал бы это сейчас.

– Прошу прощения?

– Насчёт красных туфель. Она не знает, что мы их надеваем.

Он прокашлялся:

– Есть какая-то причина, по которой вы держите этот факт в секрете?

Онория ненадолго задумалась, затем потянулась и отломила ещё кусочек пирога.

– Не знаю. Не думала об этом. – Она положила кусочек в рот, прожевала и пожала плечами. – Вообще-то, теперь, когда я думаю об этом, непонятно, почему это именно красные туфли. Они могли бы быть зелёными. Или синими. Нет, не синими. В этом нет ничего необычного. Но зелёные подошли бы. Или розовые.

Красные, и толькокрасные. В этом Маркус был уверен.

– Думаю, мы примемся репетировать, как только я вернусь в Лондон, – проговорила Онория.

– Как жаль, – заметил Маркус.

– О, нет, – запротестовала она. – Мне нравится репетировать. В нашем доме сейчас нет ничего, кроме тиканья часов и обедов на подносе. Так хорошо собраться вместе и поболтать.

Она застенчиво взглянула на него:

– Мы разговариваем не меньше, чем репетируем.

– Неудивительно, – пробормотал Маркус.

Онория взглядом дала ему понять, что не пропустила мимо ушей эту колкость. Но она не обиделась. Маркус знал, что она не станет обижаться.

И тут он понял: ему нравится то, что он знает, как она отреагирует. Как замечательно, когда так хорошо знаешь другого человека.

– В этом году, – продолжила девушка, явно собираясь закончить разговор, – Сара снова будет играть на фортепиано. Она действительно моя самая близкая подруга. Мы отлично проводим время вместе. А Айрис сыграет на виолончели. Она почти моего возраста, и я всегда хотела с ней подружиться. Она тоже была у Ройлов, и…

Она замолчала.

– Что такое?

Онория выглядела обеспокоенной. Она заморгала:

– Я подумала, что она не так уж плохо играет.

– На виолончели?

– Да. Представляешь?

Маркус счёл этот вопрос риторическим.

– В любом случае, – продолжила Онория, – Айрис выступит, вместе со своей сестрой Дейзи, которая, к моему глубокому сожалению, играет просто чудовищно.