Книга Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике, страница 38 – Борис Акунин

Мужчины поднялись. Бахметев сжал даме пальцы сильнее нужного, смутился, отдернул руку. Он был некрасивый, но милый. На двоих остальных Наталья Алексеевна нарочно не смотрела.

– Ах, Натали, ты пропустила такой рассказ! – упрекнул муж. – Представляешь, Павел Александрович ходил с бурлаками по Волге. И нанимался в артель грузчиков.

– Зачем же? – спросила она, тронув левую щеку. Та горела, потому что слева, близко, стоял Искандер.

– Надо было понять, прав ли Руссо насчет пользы простого труда для развития личности, – объяснил Бахметев. – Не прав. Тяжкий физический труд унизителен и превращает человека в рабочую скотину. В будущем выполнять его станут машины, и тогда будет возможно равенство. Не раньше.

Разговор был привычный, русский. Наталье Алексеевне стало спокойней.

– А что вы решили с двадцатью тысячами? – спросила она Искандера и даже сумела посмотреть ему в глаза.

– Две вещи. Распоряжаться этими деньгами будем мы с Николаем. Я положу их к Ротшильду сроком на десять лет, под пять процентов. Ежели Павел Александрович передумает, деньги ему вернутся. Эти условия закрепляются распиской.

– Не надо никакой расписки, – забеспокоился Бахметев. – И десяти лет не надо. Просто возьмите и всё.

– На иных основаниях мы не договоримся, – отрезал Искандер. – Придется вам искать других бенефициантов.

«Как поразительно сочетаются в нем доброта и сила», – подумала Наталья Алексеевна и отвернулась.

– Хорошо, – вздохнул увалень. – Коли вы настаиваете, пусть расписка.

Банковская контора Ротшильда в Нью-Корте (Сити) ^[78]

– И вот еще что, – подумав, сказал Искандер. – Раз уж мы поедем в ротшильдовскую контору для оформления, я бы посоветовал вам поменять деньги на золото. Курс бумажного франка в связи с грядущими итальянскими событиями ненадежен. Пока вы плывете до Тихого океана, Маленький Наполеон может вовсе угробить свою валюту. Она уже сейчас котируется по ноль девяносто пять.

«Есть ли области знания, в которых он не разбирался бы?» – подумала Наталья Алексеевна, садясь подле мужа. Она была очень счастлива и очень несчастна.

По пути в Гринвич сначала разговаривали о Наталье Алексеевне. Огарев тревожился за здоровье жены. В последнее время у нее участились мигрени, приступы меланхолии, она то приходила в ажитацию, то лила беспричинные слезы. Перепады ее настроения были непредсказуемы. Взять хоть сегодня. Сама ведь сказала: «Поедемте все вместе провожать чудака в плаванье» – а в последний миг перед выходом вдруг: нет, езжайте без меня.

– У женщин бывают разные выкрутасы. Они не такие, как мы, – сказал на это Искандер, глядя на мутную воду Темзы, по которой шлепал колесами городской пароходик. – Причуды Натальи Алексеевны это, брат, пустяки.

И вздохнул, вспомнив собственную покойницу супругу.

Николай Платонович всплеснул руками, пораженный внезапной мыслью.

– Послушай! А не беременна ли она? Вот была бы штука! Мы уж отчаялись.

У Александра Ивановича на высоком лбу сдвинулись брови.

– Очень возможно, – с некоторой сухостью сказал он и поменял тему: – Я вот думаю, какая потеря для России, что люди вроде Бахметева уезжают из нее за тридевять земель, за химерой, только б быть подальше. А ведь они понадобятся, когда грянет буря. Именно такие: сильные, способные спать на гвоздях. Их ведь, Бахметевых, на свете немного. В обычные времена они и не особенно нужны. Но наступает година испытаний, и без таких паладинов революция захлебнется. Павел Александрович на своих Маркизовых островах о ней и не узнает.

– Ничего, зато есть мы с тобой. Я, например, тотчас же вернусь в Россию, как только там появятся баррикады! – Николай Платонович воинственно взмахнул кулаком в сторону приближающейся гринвичской пристани. Уже было видно мачты клипера, на котором Бахметев отправится в Новую Зеландию.

– Воображаю тебя на баррикаде, – улыбнулся Герцен. – С твоей ловкостью ты сверзнешься оттуда и свернешь себе шею.

Его друг беспечно пожал плечами:

– Мне цыганка нагадала, что я помру, споткнувшись на ровном месте. Лучше уж свернуть шею на русской баррикаде, чем на английской мостовой, – и махнул рукой на крыши тихого лондонского предместья.

Четверть часа спустя, уже на причале дальнего плавания, подле готового к отбытию трехмачтового барка «Акаста», оба пытались уговорить Бахметева образумиться, приводя и вышепомянутый аргумент, и всякие другие, не менее убедительные.

Павел Александрович выслушал не перебивая. Еще и немного подождал, когда Герцен с Огаревым уже умолкли – не скажут ли что-нибудь еще. Потом объяснил:

– В России интересно еще нескоро будет, а я ждать не могу И так уже немолод, мне тридцатый год. Хочется потратить жизнь на дело, а не на разговоры.

И больше ничего не прибавил.

В руках у него по-прежнему были только саквояж и узелок, но только теперь тяжелый.

– У вас что там, золотые монеты? – недоверчиво спросил Герцен. – Все полторы тысячи наполеондоров?

Бахметев кивнул.

– В саквояже места нет.

– Господи, да они же звякают! Вас ограбят и убьют! Купили бы сумку с замком!

Трехмачтовый барк ^[79]

– Жалко тратить деньги. Они принадлежат будущей коммуне. А ограбить меня трудно, я сильный, – ответил Павел Александрович.

На палубе ударил колокол. Немногочисленные пассажиры стали прощаться с провожающими.

– Свидимся ли? – отчего-то волнуясь, спросил Александр Иванович. – Если там не сложится, возвращайтесь. Ваши деньги вас ждут. И напишите из Веллингтона.

– Я возвращаться не умею. И писать тоже не привык.

– Ну так я вам напишу, до востребования. Есть же там какой-нибудь почтамт.

– Не дойдет. Я поменял имя. Англия не Россия, тут верят на слово и документа не спрашивают. Просто назвался по-другому – записали. Прощайте, господа. Должно быть, вы последние русские, кого я вижу.