Книга Роман Нелюбовича, страница 11 – Олег Велесов

Поднялся на крылечко, толкнул дверь.

— Вы куда?

Передо мной стояла худенькая старушка в полинявшей кашемировой кофте и в суконной юбке до пола — этакая модница из шестидесятых. Секунд десять она щурилась на меня, потом поднесла к глазам очки и всплеснула руками.

— Ой, так вы, наверное, Роман! Геннадий Григорьевич говорил, что вы придёте. Рады вас видеть, очень рады. Проходите, пожалуйста. Вперёд до конца коридора и потом направо, там открыто.

Старушка, видимо, не доверилась моей природной смекалке и в довесок к словам показала рукой, куда следует идти, я кивнул в знак благодарности и пошёл в указанном направлении.

Я ожидал увидеть нечто вроде актового зала, где главные приметы — невысокая сцена и сплошные зрительские ряды. Ничего подобного. Скромное помещение, три десятка стульев свободно расставленные веером от стен к центру, портреты классиков. У задней стены микрофонная стойка и ваза с цветами на журнальном столике. На окнах тюлевые занавески, перетянутые зелёными ленточками. Можно подумать, я попал на утренник в детский сад, только вместо малышей собрались взрослые дяденьки и тётеньки. Кто-то сидел, кто-то стоял у окон, две дамы ягодного возраста шептались возле столика, одна из них показалась мне знакомой. У двери спиной ко мне стояла девушка, слегка облокотившись плечиком о косяк. Тонкая, изящная, тёмные волосы собраны на макушке в хвост. Я поздоровался и она обернулась.

Большие ярко-голубые глаза, практически бездонные, губы полные и чуть приоткрытые…

— В такой глуши и такая красота! — не удержался я от восклицания.

И осёкся. Вполне невинная фраза в иной ситуации способная вызвать улыбку и даже дать начало сближению двух человек, прозвучала как самая настоящая пошлость. Я осознал это сразу, потому что глаза незнакомки наполнились пренебрежением и сделали эдакий жест: взгляд сначала как бы приподнялся разочарованно, потом совершил полукруг налево и опять вернулся ко мне, при этом голова слегка качнулась… Эта девушка знает себе цену и знает, какое впечатление производит на мужчин. И мужчины её уже порядком допекли. Я покраснел: сказал так сказал.

— Извините, — потупился я и, чувствуя, что теряюсь, спросил. — Извините, вы тоже пишите?

Очередная глупость, но она следовала из предыдущей и была предсказуема. Девушка помолчала, может быть думала, стоит ли отвечать такому дураку, и всё же ответила:

— Предпочитаю читать.

Я выдохнул и ухватился за её ответ как за соломину.

— Читатель? В наше время это редкость.

— Ну а вы, надо полагать, писатель.

Она говорила легко, с вызовом, с насмешкой, едва ли не издеваясь надо мной, но голос её хотелось слушать.

— В некотором роде. Хотя мне больше нравится именовать себя «литератор». Старомодно, но в моём понимании писатель — это тот, кто зарабатывает на жизнь писательством. Пишет все эти бестселлеры и прочее. А я не зарабатываю, поэтому я — литератор.

— Оригинально.

— Что вы, какая оригинальность. Обычная дань реальности. Мне бы возможность, так я слово «писатель» вовсе запретил. Что оно, по сути, означает? Что человек что-то пишет. Но, извините, на заборе тоже пишут. Поэтому я бы вернул исконно русское название «сочинитель». Сразу понятно — человек сочиняет.

— А на заборах не сочиняют?

Я оценил её иронию.

— На заборах уже констатация свершившегося факта, к сочинительству это не имеет никакого отношения. То же самое можно сказать в адрес некоторых журналов и газет, особенно настенных.

— Интересное мнение. А где вы учились?

— Учился?

— Ну да. Школа, институт.

Я уже начал было возвращать себе былую уверенность, но своим вопросом она поставила меня в тупик. Где я учился… У меня весьма богатая учебная биография, начиная с детского сада и заканчивая моей любимой пожарной охраной, но ни одно из образовательных учреждений я не закончил. Хотя вру: армейскую школу я прошёл до конца — все два года.

— Ну… в школе, допустим, учился. Это имеет значение?

— В общем-то, нет, если не учитывать того, что вот уже минут пять вам делают знаки, а вы не замечаете. Если бы мои ученики были такие же невнимательные, я бы ставила им двойки.

Она кивнула в сторону стульев. В первом ряду у окна, полуобернувшись к нам, сидел Геннадий Григорьевич и лёгкими жестами руки пытался привлечь наше внимание. Я кивнул ему приветственно, хотя, признаюсь, мне сейчас было не до редактора и не до его знаков.

— Вы работаете учителем? — спросил я, вновь поворачиваясь к девушке.

— Великолепная проницательность.

— А по какому предмету?

— Русский язык и литература.

— Мой любимый предмет. Пригласите меня как-нибудь на урок, с удовольствием поприсутствую.

— Сейчас каникулы.

— Тогда после каникул.

Чем дольше мы говорили, тем меньше мне хотелось, чтобы этот разговор закончился, но, увы, всему приходит конец, и девушка вздохнула:

— Идите же наконец. Или вам будет плохо.

— Действительно, — согласился я, — нельзя заставлять ждать редактора газеты, особенно если у тебя есть на него планы.

Она улыбнулась, но промолчала, а я так и не понял, насколько она оценила мою очередную глупость.

Лавируя между стульев и уворачиваясь от обращённых ко мне вопросительных взглядов, я добрался до Геннадия Григорьевича.

— Знал, что вы придёте, — сказал он уверенно и указал на стул рядом. — Садитесь. Специально для вас занял.

Я сел. Вопросительные взгляды продолжали меня ощупывать. Я положил на колени сумку с ноутбуком, забарабанил по ней пальцами, чувствуя, как потихонечку начинаю утопать в раздражении от настырности этих взглядов; ещё немного и утону совсем, но Геннадий Григорьевич спас меня. Он встал, поднял руку, призывая к тишине, хотя зал и так выдерживал молчание, и произнёс:

— Друзья мои! Хочу представить вам гостя нашего клуба: Нелюбович Роман Евгеньевич. Прошу, как говориться, любить и прочее. Повестка сегодняшнего дня остаётся прежней, но если останется немного времени, мы с удовольствием послушаем его произведения.

Раздались лёгкие хлопки, и взгляды из вопросительных перешли в разряд оценивающих, особенно со стороны женской половины собрания. Я посмотрел в сторону двери. Моя удивительная незнакомка разговаривала с молодым мужчиной. Высокий, элегантный, на шее чёрный платок, узкие расширенные книзу брюки, ботинки с удлинёнными носами — совершенный декаданс прошедшего столетия. Мужчина сложил руки на груди, именно сложил, а не скрестил, и, разговаривая, обводил зал взглядом. На миг наши глаза встретились и словно споткнулись друг о друга. Он вздрогнул и быстро отвернулся, а я почувствовал слабость, собственную слабость… или даже ущербность. Я не понял, откуда взялось это чувство, потому что до этого оно никогда ко мне не приходило и мне стало немного неуютно.