Книга Копченая селедка без горчицы, страница 73 – Алан Брэдли

Глянув на свои армейские часы, отец непроизвольно нахмурился, но вежливо замаскировал это, вытащив носовой платок и неубедительно высморкавшись.

Он нервничает!

Мы стояли в молчании, глядя в разные стороны.

Ровно через пятнадцать минут после удара гонга где-то наверху захлопнулась дверь, и мы сосредоточили внимание на вершине лестницы.

У нас перехватило дыхание, когда появилась Порслин, и миссис Мюллет, только что вышедшая из кухни, издала сдавленный вскрик. На миг я подумала, что она даст деру.

Порслин выбрала платье не из гардероба Даффи или Фели. Она надела один из самых запоминающихся нарядов моей матери: платье до колен из шифона цвета пламени, которое Харриет надевала на бал в Королевском авиационном обществе за год до своего последнего путешествия. В «Таймс» была фотография Харриет на том вечере в «Савое» — эта фотография, наделала много шума, который помнили до сих пор.

Но дело было не только в платье: Порслин убрала волосы назад так же, как Харриет делала, когда ездила на охоту. Должно быть, скопировала прическу с черно-белой фотографии на столе Харриет.

Поскольку я сама временами рылась в коробке с драгоценностями моей матери, я сразу же узнала антикварное янтарное ожерелье, украшавшее умопомрачительную грудь Порслин, и камни, сверкавшие на ее пальцах.

Харриет — все эти вещи принадлежали Харриет!

Порслин на секунду остановилась на верхней ступеньке и взглянула на нас, как мне сначала показалось, со смущением, но потом я решила, что это было презрение.

Должна сказать, что отец продемонстрировал потрясающие манеры, хотя сначала я думала, что он потеряет сознание. Когда Порслин начала долгий медленный спуск, его челюсти рефлекторно сжимались и расслаблялись. У военных это единственное дозволенное проявление эмоций, и в качестве такового оно одновременно выглядело душераздирающим и глубоко трогательным.

Она спускалась ниже и ниже, плывя по воздуху, словно бесплотный дух — может быть, эльф, ошеломленно подумала я. Или королева Маб собственной персоной!

Приближаясь, Порслин расплылась в самой что ни на есть разбивающей сердца улыбке, которую я когда-либо видела на человеческом лице, улыбке, одновременно вобравшей нас всех и в то же время адресованной каждому в отдельности, чтобы ослепить нас еще сильнее.

Ни одна королева — даже сама царица Клеопатра — никогда не совершала такого выхода, и я поймала себя на том, что открыла рот от восхищения такой явной дерзостью.

Когда она порхнула мимо меня, спустившись с лестницы, она наклонилась к моей шее, чуть не коснувшись губами моего уха.

— Как я выгляжу? — прошептала она.

Ей не хватало только розы в зубах, но я вряд ли осмелилась бы это сказать.

Отец сделал шаг вперед и предложил ей руку.

— Миндальное печенье! — воскликнула Порслин. — Обожаю его!

Миссис Мюллет просияла.

— Я дам вам рецепт, дорогуша, — сказала она. — Это сгущенное молоко дает дополнительный привкус.

Я чуть не подавилась, но несколько ловких взмахов салфетки обеспечили аккуратное прикрытие.

Даффи и Фели, надо отдать им должное, если не считать их первоначального изумления, и глазом не моргнули на одолженный наряд Порслин, хотя они не могли отвести от нее глаз.

За столом они задавали любопытные вопросы — в основном насчет ее жизни в Лондоне во время войны. В целом и вопреки всему мои сестрицы были очаровательны до невероятия.

И отец… дорогой отец. Хотя внезапное явление Порслин в наряде Харриет наверняка глубоко его поразило, он как-то умудрился сохранить совершенное самообладание. На самом деле эти несколько часов прошли так, будто Харриет вернулась к нему из мертвых.

Он улыбался, он внимательно слушал и один раз даже рассказал довольно забавную историю о пожилой леди и пасечнике.

Как будто на несколько часов Порслин заколдовала нас всех.

Был только один неловкий момент, ближе к концу вечера.

Фели только что доиграла милое переложение для фортепиано «Цыганских песен» Антонина Дворжака, опус 55-й, «Песни, которым меня научил прадедушка», — одну из своих любимых вещей.

— Что ж, — произнесла она, вставая из-за рояля и обращаясь к Порслин: — Что вы думаете? Я всегда хотела услышать мнение настоящей цыганки.

Молчание в этот миг можно было резать ножом.

— Офелия… — сказал отец.

Я задержала дыхание, испугавшись, что Порслин может обидеться, но мне не стоило беспокоиться.

— Местами превосходно, — заметила она, одаряя Фели ослепительной улыбкой. — Разумеется, я цыганка только наполовину, поэтому наслаждалась только наполовину.

— Я думала, она выскочит из-за рояля и выцарапает мне глаза!

Мы вернулись в мою спальню после того, что для нас обеих было суровым испытанием.

— Фели бы так не поступила, — заметила я. — Во всяком случае не в присутствии отца.

О Бруки Хейрвуде не упоминали, и, если не считать вежливого вопроса отца («Надеюсь, ваша бабушка выздоравливает?»), ничего не говорили о Фенелле.

Это было прекрасно, потому что я не имела желания отвечать на неудобные, а то и смущающие вопросы о моих недавних занятиях.

— Они довольно милые, твои сестры, правда, — заметила Порслин.

— Ха! — ответила я. — Ты просто плохо их знаешь. Я их ненавижу!

— Ненавидишь? Я думала, ты их любишь.

— Конечно, люблю, — сказала я, вытягиваясь во весь рост на кровати. — Вот почему мне так хорошо удается их ненавидеть.

— Думаю, ты хочешь меня надуть. Что такого они могли тебе сделать?

Поняв, что безраздельно завладела ее вниманием, я перекатилась на живот так, чтобы видеть ее.

Разговаривать с кем-то в одежде моей матери было довольно странно, тем более о пытках, которым меня подвергали мои сестры.

— Они, между прочим, пытали меня.

— Пытали тебя? — переспросила она. — Как? Расскажи мне.

Долгое время слышался только тик-так медного будильника на прикроватном столике, нарезавшего долгие минуты на поддающиеся контролю секунды.

Затем из меня хлынул поток. Я обнаружила, что рассказываю ей о мучениях в подвале: как они стащили меня по ступенькам, швырнули на каменный пол и пугали жуткими голосами, как говорили мне, что я подменыш, которого оставили эльфы в обмен на настоящую Флавию де Люс.

Пока я не услышала, как рассказываю все это Порслин, я не осознавала, как сильно потрясло меня мучение в подвале.

— Ты веришь мне? — спросила я, отчаянно ожидая «да».

— Я бы хотела, — ответила она, — но тяжело представить, чтобы такие воспитанные юные леди устроили тюрьму в подвале.