Книга Ключи от цивилизации, страница 64 – Райдо Витич

— Граф Озвар, его друг, заверил меня, что лекарь жив-здоров и очень был нужен, поэтому пришлось его украсть. Недоразумение. Иона имеет тяжелый характер, Теофил не лучше…

— Угу, — Николай сообразил, что речь скорей всего о том, кого в аббатстве паковали. — Вернется, ясно.

— Прощайте, граф, — Иштван выстрелил снотворной ампулой. Мужчина упал и захрапел.

— Зачем?

— Смысл дальше спрашивать. Ничего он не знает. Возвращаемся.

— Постой…

— Коля, Иван прав и это теперь ясно. Стася не появлялась здесь, она пропала по дороге. Пойми это и прими. Точка, брат.

И пошел на выход.

— Постой, этот Теофил — кто он?

— Сталкивались когда-то. Имечко приметное, вот я и запомнил.

— Ты сталкивался?

— Нет! Но отношение к пропаже Стаси он не имеет. Все, Коля, все, — вытолкал его в коридор. — Уходим.

Упрямиться смысла не было и Чиж спустился вниз за Иштван. Прихватив Сван, что без вопросов — по лицам напарников определил — затея была зряшной, мужчины вышли во двор, спустились по стене и сели возле камней.

— База, база… Данил, мы свободны, — процедил Пеши.

— Идите к южной стороне замка. «Зеленка» через семь минут.

— Поняли.

— И что, так и уйдем? — спросил Николай.

— Можем остаться, сплясать и спеть аборигенам, — бросил Сван.

Мужчина потеряно кивнул: ясно.

Ровно через семь минут бойцы вернулись в родной бокс.

— И все-таки, она жива, — протянул Чиж уже в раздевалке. Сван кивнул:

— Возможно.

— Закрыли тему, Коля. Теперь совсем, — бросил Иштван. Ян мялся у шкафчиков, поглядывая настороженно на мужчин:

— Капитан сразу сказал — в параллель ушла.

— Не проверишь — не узнаешь. Мы сделали что могли…

— Спокойнее стало? — уставился на Пеши Чиж.

— Спокойнее — не спокойней, но выше головы не прыгнуть, факт.

— Жизнь продолжается, — заверил Ян.

— Раз сто слышал, — буркнул Чиж.

— А я слышал, еще одного новенького к нам в группу кидают. Пока вас не было, его в комнату Акима поселили. Зовут Борис Синицин…

— Замечательно, — с ехидством бросил Сван, закинув в шкаф ботинки. — Идем? Завтра в девять сбор на стрельбах. Поспать бы надо, а то спросонья больше восьми очков не наберем, Иван шуметь будет.

— Группа опять полный комплект, — протянул Пеши. — Надо привыкнуть: люди приходят и уходят.

— "Обычная работа", — кивнул Ян.

Что человек без памяти? Белый лист, дитя не ведающий ни себя, ни мира в который прибыл. Именно он напишет на листе его судьбы кистью стереотипов и мировоззрений окружающих, сначала силуэт, потом четкую фигуру личности. А вот краски на палитре судьбы выберет сам человек сообразно зрелости своей души. Ей, едино чувствующей, не нужно знаний физики, схоластики, катехизиса, этики или морали общества, у нее своя мораль. На оголенных чувствах и ощущениях, не оперируя высоким штилем, не давя авторитетом и долгом, душе понятней и ясней то, что ускользает от взора человека, которому к ней не пробиться через заборы и ограды дел и мыслей, бесконечных в суете обыденной жизни.

И память у души есть, но та ли память, что изучается наукой?

Стася смотрела на витраж окна, на виднеющуюся зелень за ним и чудилось ей — там бесконечность, две параллели — зелени земли и голубой ленты неба. Они не воспринимались ею отдельно, как не казалось ей, что она одна. Она, никто еще, без имени и связи с чем бы то не было, белая рубаха с завязкой на манжете из атласной тонкой ленты чайно-розового цвета, край полога с глубоким малиновым оттенком, столик с резными ножками в виде неизвестных Стасе животных, оконная рама, ветерок, земля и небо — все казалось, связано, едино. Чуть шевельнись и, ветер отзовется, пойдет волна по полотну неба и земли, манжет откликнется и столик скрипнет.

Женщина невольно улыбнулась и шевельнула пальцами. Так странно — где-то далеко, как будто даже не она и не сама осознает, что это ее рука, ее пальцы, и не уверена, а те уж знают и откликнулись. И наблюдать за собственной рукой забавно, знакомиться с ней. Все до странности забавно и интересно: что две руки и две ноги, а не пять, ни десять. Что в голове идет какая-то работа мысли, ведется вялый, но диалог с собой, а в комнате покой и тишина и никого не надо. Что, то ли кресло, то ли стул, резьбы искусной услаждает взор, что ветер ласкает щеки, что запахи щекочут ноздри и манят отгадать, кому принадлежат. Но нет, сама загадка манит, а вот отгадывать и лень и не охота. Каждая вещь, каждый предмет будто скрывают что-то, и вроде, нет.

— Здравствуй, — прозвучало тихо, словно пригрезилось. Женщина покосилась на звук — какой-то человек. Вот тоже странно — он рядом, держит ее руку, точно ее, а Стася не заметила его, не чувствовала прикосновенья. Губы человека обдали теплом кожу пальцев, те дрогнули, удивляя женщину.

— Как ты себя чувствуешь, мой ангел?

Ангел — звание или название? Предмета, вещи, мира в целом? "Как чувствуешь"? А разве не важнее — что? И что предполагает вопрос? Ответ? Кому, зачем?

Теофил беспокоясь, вглядывался в лицо женщины, в глазах пытаясь прочесть лучше ли ей. Но взгляд был странен: отстранен, умиротворен, наивен и пуст. Вот смесь? Похоже не в себе еще.

— Ты слышишь ли меня?

Молчит и смотрит.

— Дорогая, скажи хоть слово.

Зачем? — чуть удивилась Стася. Такой приятный голос, так гармонично вплетается в шум ветра и листвы за окном.

— Иона! — позвал кого-то. Стася поморщилась — голос мягок, но тон неприятно громкий.

Перед ней появился еще один человек, взгляд с прищуром, глаза пытливы и будто что-то говорят, но что не разобрать. Склонился, всматриваясь, повел перед ее глазами ладонью. Стася с интересом уставилась на извитые дорожки линий, бугорки.

— Как вас зовут?… Какой сегодня день?… Вы слышите меня?…

Станислава внимательно рассматривала руку человека, не понимая и не слыша вопросов.

Ферри заметив интерес к своей руке, убрал ее, навис над женщиной, закрывая обзор собой:

— Вы видите меня?

Стася поморщилась, соображая, зачем спрашивать такое. Какое ему дело и может ли иначе быть?

— Вы понимаете, о чем вас спрашиваю?

Голос мягок и чуть хрипловат. Лицо приятное с ямочкой на подбородке. Глаза… них что-то было, пряталось на дне зрачков. Стася насторожилась, отчего-то заволновавшись, покосилась на второго, что показался ей ближе и понятней.

— Я здесь, — качнулся к ней Теофил. — Скажи хоть, что-нибудь, ангел мой, прошу тебя.