Онлайн книга «Древняя Земля»
|
Яцек осекся. Ему стало стыдно за свои слова, и он с опаской взглянул на Нианатилоку. Буддийский мудрец, чуть улыбаясь, снисходительно смотрел на него. – Прости! – шепнул Яцек. – Мне не за что тебя прощать. – Я поддался гневу… – виновато произнес Яцек, опустился в кресло и сказал: – А вообще-то забавно: я так разговариваю с тобой, словно ставлю в вину тебе, что ты не способен творить чудеса. И он снова осекся, вспомнив, что все, что неоднократно уже проделывал на его глазах Познавший три мира, было чудом и никак не меньше. – Ничего не понимаю, – вполголоса пробормотал он, хотя говорил сам с собой. Лицо у Нианатилоки посерьезнело. – И все-таки, брат, ты легко и просто понял бы это, если бы захотел. – Ты творишь чудеса! – Нет, чудес я не творю. И никто не творит чудес по той простой причине, что господство духа над видимостью не является чудом и не выходит за пределы законов предвечного Бытия. И если я отказываю тебе… – То почему? – прервал его Яцек. – Выслушай меня. Нианатилока пересел ближе к Яцеку, положил обе руки на подлокотники кресла и начал говорить, не сводя глаз с молодого ученого. – Ты хочешь немедленно попасть на Луну, потому что ты получил известия о своем друге. Я однажды уже помог тебе мыслью побывать там и увидеть очами души, чем он занят, но тебе этого недостаточно. Ты хочешь быть там в бренной оболочке, которую называешь своим телом, чтобы иметь возможность производить определенные движения, одним словом, совершать действия в том смысле, в каком ты в настоящий момент понимаешь действие. Не думаю, что все это тебе необходимо и поможет твоей душе, а ни о чем другом речи и не должно идти. – Напротив, речь должна идти о моем друге, который, возможно, нуждается в помощи. – Чем же ты ему поможешь? Может, возьмешь с собой свою смертоубийственную машину и уничтожишь Луну, чтобы спасти его, если ему и вправду что-то угрожает? Да и знаешь ли ты, что там в действительности происходит? Ты вчера при мне разговаривал с карликами, и из беседы с ними я заключил, что твой друг Марк то ли намеренно, то ли вопреки своим желаниям вмешался в судьбу лунного народа и своим участием воздействует на историю. Так что же ты собираешься сделать? Прилететь и помочь ему, чтобы на Луне как можно скорей все стало таким же, как на Земле? Неужели ты считаешь, что ваши здешние порядки настолько уж хороши? – А вдруг Марка нужно спасти от опасности? – уклончиво заметил Яцек. – Зачем? А если такова его судьба, бремя которой он возложил на себя? Не препятствуй ему погибнуть, потому что, возможно, это и нужно ему. Ты уверен, что твой друг, живой, собственными руками сможет совершить больше, нежели блистательная легенда о нем, которая будет передаваться из поколения в поколение? Или ты хочешь в самом зачатке уничтожить ее? Разрушить? Не дать ей возникнуть? Нианатилока подошел к Яцеку, который сидел, опустив голову, и положил ему сзади обе ладони на плечи. – Послушай меня. Не думай о Луне, выбрось из головы все эти далекие планеты – ты очень скоро познаешь их все. Не препятствуй тому, что совершается, даже если у тебя есть сила сделать это. Да, даже если у тебя есть сила! Нельзя ничему препятствовать, ибо главное не в том, что творится вокруг, но в том, к чему мы стремимся внутри себя. Яцек поднял голову. Нианатилока стоял у него за спиной, но он не повернулся к мудрецу, он напряженно смотрел на стену, где висели несколько портретов. – Откуда ты знаешь, а вдруг дело во мне? – бросил он. – Может, я попросту хочу убежать? – Ты никуда не убежишь. Всему нужно научиться смотреть в лицо и все пройти, не отворачиваясь. Без принуждения и даже без радости. Нужно быть собой. Нианатилока еще ниже склонился к Яцеку. И Яцек уже не мог понять, то ли он слышит его голос, то ли шелест собственных мыслей, которым дал толчок этот непостижимый человек. – Все достигается только тогда, когда ничего не жаждешь, ничего не желаешь. Надо стать бесстрастным, как вселенная, беспечальным, как свет, не исследовать, но знать – как Божество! Мысли Яцека устремились куда-то в неопределенную, смутную даль. Знать, а не исследовать! Стать творцом собственной истины, которая будет одновременно и истиной всей вселенной, что сосредоточилась в человеке. Творцом, а не искателем чужих истин, которые оказываются ничем, пустотой, видимостью! А собственная истина – это вера! Любая вера, лишь бы творческая, прочная, сотворенная в душе и бесспорная – становящаяся тем самым неколебимой истиной! Это означает: знать, а не исследовать! Мыслить, а не сомневаться. Творить, а не искать. Не покоряться, а чувствовать, не вожделеть, а желать! Но где путь к подобному чуду? Нианатилока однажды сказал: «Нужно научиться быть одиноким среди толпы и суеты, ибо вы еще не умеете быть одинокими в глухих лесах». Сказал он это над Нилом, когда Аза возвращалась из развалин храма Исиды. – Ваше превосходительство… Яцек вскочил с кресла и обернулся. В дверях неподвижно застыл лакей. – В чем дело? – Мы беспокоились, потому что ваше превосходительство ночью не спустились в спальню… Яцек нетерпеливо махнул рукой. – Какие-нибудь известия? – Госпожа Аза… – Приехала? – Так точно. Сегодня утром экспрессом. Мы хотели разбудить ваше превосходительство, как вы распорядились, но в спальне вас не было, а сюда мы не осмелились войти. – Где госпожа Аза? – Ее проводили в приготовленные для нее комнаты. Она велела передать, что через час будет завтракать и надеется увидеть ваше превосходительство. Лакей вышел, и Яцек взглянул на Нианатилоку. Он пристально всматривался в индийского мудреца, пытаясь понять, какое впечатление произвело на того сообщение о приезде знаменитой певицы, однако лицо Познавшего три мира, как всегда, было спокойно, безмятежно, невозмутимо. Даже обычная улыбка не исчезла с его губ, в глазах не было ни гнева, ни печали, ни даже снисходительности. – Брат, ты, наверно, спустишься вниз? – осведомился он безразличным тоном. Аза уже ждала в столовой и чувствовала себя свободно, как в собственном доме. Она сменила дорожный костюм, надела легкое утреннее платье и сидела с ароматной египетской сигареткой в глубоком кожаном кресле с подлокотниками. Перед нею на столе, накрытом старинной цветастой льняной скатертью, сверкала серебряная чайная посуда, стояли тяжелые резные хрустальные вазы с фруктами и сладостями. Отодвинув недопитую чашку китайского чая и откинув голову на спинку кресла, она следила, сощурив глаза, за голубой струйкой табачного дыма, поднимающегося к резному потолку. Она положила ногу на ногу, и из мягких складок светлого шелка выглядывали тонкие, крепкие лодыжки, обтянутые блестящими черными чулками, и маленькие золотые туфельки. |