Онлайн книга «Одесская сага. Нэцах»
— Да конечно! Знаю я эту экономию, теперь разницу тоже пропивать будете! Мало им было этих проклятых наркомовских сто грамм каждый день! Хотя где передовая — где мой Ижикевич! Начиная с сорокового и до конца сорок пятого все участники боевых действий, в первую очередь на передовой, получали в пайке обязательные сто грамм водки. По народной легенде, началось все с советско-финской войны и личной просьбы наркома обороны Клима Ворошилова к Сталину — выдавать бойцам и командирам Красной армии по 100 граммов водки и 50 граммов сала в день ввиду тяжелых погодных условий. Морозы на Карельском перешейке стояли ниже тридцати пяти. Распоряжение отдали незамедлительно, причем танкистам дозу удвоили, а летчикам было решено выдавать не водку, а коньяк. Грелись таким образом до конца марта сорокового. Тогда и появился термин «ворошиловский паек» или «наркомовские сто грамм». А в июле сорок первого водку снова ввели в рацион бойцов. Пить или использовать как жидкие деньги оставалось на усмотрение самих бойцов, но подавляющее большинство потребляло внутрь и настолько привыкло, что обеда или ужина без «наркомовских» уже не представляло. В одесском дворе в любом семейном разговоре спокойно могут участвовать от двух до пятнадцати человек, не считая прописанных, потому что двери и окна — настежь, и все в курсе. А те самые телевизоры, которые подешевели вместе с водкой, даже с такой феноменальной скидкой оставались дефицитом и роскошью. — Дамы! Но тут же налицо вопиющая несправедливость! Ася, твой муж — святой человек! — подписался новый житель Гедалиной конюшни Феликс — немножко партийный, немножко ученый и очень деловой научный сотрудник. — Во-первых, он пьет наркомовские сто водки, а так как он у тебя летает по всей квартире — то ему как летчику положен коньяк. Во-вторых, давайте спросим у старших товарищей. Василий, ты же в райкоме часто бываешь — передай, шо народ интересуется: почему на водку снижение на двадцать пять процентов, а на цемент, патефоны, часы и сено — тридцать? На кой мне их часы? Я и так счастлив и встаю каждое утро в шесть от криков твоей жены. И заметь — орет она из-за тебя, но явно не от женского счастья. Так шо можно наоборот — мы готовы приплатить за соль и музыку, но получить льготную цену на продукт для дезинфекции. — Ой вэйзмир, — отозвалась, выходя на коридор, его супруга Дора. — Ты таки договоришься! Достань мине сахар, и я сделаю тебе дезинфекции на пятьдесят процентов дешевле. Вместе с продуктами официальным приказом уменьшились цены и в ресторанах Одессы. Но кто ж в них ходит, когда до Привоза пара кварталов, а рыболовецкая артель с 16 станции Фонтана ловит каждый день как ненормальная? Правда, ассортимент доступной рыбы не радовал молдаванских хозяек. Ася Ижикевич, возвращаясь с Привоза, еще в подворотне стала возмущаться: — Это же не рыба! Это дрэк [4]! Тут же жрать нечего! Как и раньше, бывшая квартира Полонской стояла с распахнутой дверью и на призывные Аськины вопли выглянула первая зрительница Ривка. — Дите, что ты надрываешься? — Да рыбы нет! Одна сарделя да и то тощая, как мадам Косько. — Которая Косько? Молодая или старшая? — Да они обе как палка-подпиралка для белья! И как та сарделя — одни хребты. — Так шо ты там уже взяла, показывай, — высунулась с галереи Нюся. — Та пару сарганов и ставридки. Выбора вообще нет! Шо за жизнь — то хлеба нет, то рыбы! Молодая Косько, с недавнего времени тоже «мадам» — Нилка чуть не вприпрыжку бежала через двор. Она и вправду была такой худой, что ее шестой месяц беременности еле угадывался, и дворовой совет только гадал — понесла или нет. Она притормозила возле Аси и совершенно серьезно заявила: — А шо, не знаете, что с рыбой? Вон по радио передавали. — И шо? — Дельфины пришли и все сожрали. Говорят, купаться надо аккуратно, особенно мужчинам. А то не ровен час… — Та типун тебе на язык! Шая из сарая! — расхохоталась Ривка. — Мадам Ижикевич, — Нилка прищурилась, сдерживая смешок, — на шо спорим, шо то дельфины? — И на шо хочешь? — На буханку — мне лень в гастроном идти. А если проиграю — почищу и пожарю вашу рыбу. — И мамкиного самогона к рыбе! — Замазали! Баба Рива, разбей! Нила резко рванула домой и вернулась с газетой: — На, только вслух читай. Ася встряхнула «Большевистское знамя» и ругнулась. — Ну? — Ривка выволокла стул. — Шо ты там греешь? Читай! Ася хмыкнула, оглянулась и тихо начала. Нилка, улыбаясь, отошла к Риве в тень винограда. — «По научным данным, дельфинные стада Черного моря, — она недоуменно всматривалась в газету, — оцененные в один миллион штук, пожирают ежедневно… — Чего?! — Пожирают до трех миллионов центнеров рыбы. Это почти в три раза больше, чем добывается морскими промыслами за тот же срок. Но…» — Ася удивленно округлила глаза. — Да шо там еще? Кто еще твою тюльку жрет? Колись! — хохотала Ривка. — «Кроме дельфинов, в водах Черного моря немало других хищников, — гробовым голосом продолжила Ася, — уничтожающих огромное количество хамсы, сардели и скумбрии». — Если в море нет еды, ее схавали… дельфины! — объявила Ривка. — Иди ей хлеб отдавай. Ася нахмурилась и вынесла половинку: — На, держи. Больше не дам. У меня Серега с Васькой жрут, как те дельфины. А кстати, — она рассматривала Нилу, — ты… того? Носишь уже от своего Канавского? Сколько уже? — А ты как думаешь? — ухмыльнулась Нила. — Или, может, еще поспорим? На саргана? — Иди уже! — Хоть одна из Беззубов характером в Ирку пошла, — смотрела ей вслед Ривка. — Наша девочка. Хорошее имя Нилка работала в Кодыме до последнего. И только в сентябре, когда ее беременность стала очевидной, запросилась домой. — Девочки, что-то мне нехорошо и тянет снизу, и подкравливает. Можно мне недельку за свой счет? — Ты что удумала? За свой счет? Миллионерша нашлась! Больничный возьмешь! Ехай уже, работница! — проворчала бухгалтер. — Вот вечно выпросят место, а потом брюхатые ходят и опять по новой! Нилка приедет домой, с наслаждением вымоется, пока Котька будет на смене, и приляжет. А через час пошлет малую Ирку за кем-то из взрослых. Заглянет Зинка: — Чего надо? — Я, кажется, рожаю, — застонет Нилка и, согнувшись, вырвет на пол. — Да не кажется, — насупится Зинка. — Мамочки… — прошепчет красная Нилка, — мамочки… — И снова согнется. — Прости, я потом вымою… |