Онлайн книга «Одесская сага. Нэцах»
Спокойно жить на собранный капитал не получится: тихо сидеть — не в его привычках, гулять на широкую ногу — сразу заинтересуются товарищи из органов и другие бывшие товарищи. Вайнштейн оказался в патовой ситуации и решил, пока все не прояснится, просто побыть отпускником-курортником, а заодно завершить еще одно старое дело — наведаться на Мельницкую, в свою бывшую квартиру. Восьмой номер был точно таким же, как раньше, и у Борьки вдруг застучало в голове и в груди до холодной испарины. Детство, юность, брат, отец… Все так нелепо оборвалось, все закончилось, все ниточки… Хотя нет. Да что же это он — конечно не все… Вовка Шнобель стрельнет у Бори сигарету из пижонского портсигара и взахлеб расскажет ему обо всех жителях двора. Все начнется элементарно: Боря срисует юного местного жителя, который его точно не знает, и поинтересуется за мадам Гордееву, которая его когда-то лечила. Жива ли? И так слово за слово узнает весь текущий дворовой расклад. А в первую очередь, что этот пацаненок — внук Гордеевой и сын Женьки. И что его Шейне-пунем уже два года, как стала бабушкой. А еще он выяснит главное: Петька погиб, и Женька с сорок первого одна. Он не повторит ошибки с Анькой и понаблюдает пару дней. А Шейна все еще вполне. Конечно, это не тот цветок, который он так и не сорвал, но на первое время вполне годная кандидатура. Все черты, которые он предугадывал в ней шестнадцатилетней, теперь не просто проступили явно и очевидно, а читались, как плакат. Сука редкопородная. Злющая и надменная. Его любимый фасон. — Евгения Ивановна! — В Женькин кабинет главного бухгалтера районной стоматологии заглянула сияющая санитарка. — Вам тут письмо! Женька удивленно посмотрела на конверт и побледнела: — Дай! Она взяла конверт трясущимися руками, но нет, он был не запечатан, без адреса и подписей. — Не может быть, — шептала она, доставая записку. Ее первая мысль была: «Петя! Петечка дал знать!» Но увы. В конверте была записка знакомым почерком с той самой подписью «Твой друг навсегда». Без имени, но с приглашением в ресторан у моря. Женька откинула записку на стол и закурила, чтобы успокоиться и сдержать улыбку. Санитарка не уходила: — А шо передать взад, если опять появится? — Передай… — Женька прищурилась, — передай, что я не возражаю. Она придет в «Аркадию» с точностью до минуты и как всегда при параде. Подойдет и присядет за столик Вайнштейна. Разумеется, лучший, в дальнем уголке с отличным видом на море. На тот самый пляж, где они целовались. Она молча сядет напротив и хитро, улыбаясь морковно-красными губами, закурит свой любимый беломор. — Шейна, ты что, куришь? — наконец заговорит Вайнштейн, улыбаясь. — Ты представляешь? — глядя ему прямо в глаза, ответит Женька. — И даже пью! — Шампанского? — Упаси боже! Коньяк. Да… Борька ликовал. Она сама как коньяк. Перебродила, отыграла и вошла в крепость и вкус. Женька подняла рюмку: — С воскрешением! Тебя, кстати, как звать нынче? Случайно не Лазарем? Боря ее рассматривал масляным кошачьим взглядом: — Для тебя я навеки твой Боречка. А ты как будто не удивлена моим появлением? — Ну как же не удивлена? Тетя Дуся, санитарка, разве не сказала — я чуть со стула не упала! Но я всегда верила в твои способности. Отлично сохранился, кстати. Север? — Восток. Дальний. Хабаровск. Они не сводили глаз друг с друга. Борька — томно-изучающих, Женька — призывно-насмешливых. — Надо же! А у нас Ксюха в Хабаровске была. Помнишь, наша младшая, ты мне с ней еще записки передавал. Не встречались? — Нет. Я б ее даже не узнал, — почти не соврал Борька. — Да что я, ты как? — Отлично — ты ж, я думаю, уже справки навел, раз на работу заглянул. А кстати, ты уже не боишься? Ну что тебя схватят? — Да кому я нужен? — Это правда, — внезапно согласилась Женя. — Надолго в Одессу? — Надеюсь, что да. Ты так смотришь. Я с ума схожу. Как мальчишка. Как тогда. Помнишь? Женька чуть наклонилась вперед через стол и, глядя Борьке в глаза, ответила: — Забыла. — А я все эти годы тебя вспоминал, — Борис вместе со стулом подвинулся поближе и облокотился на стол. Женька тоже сдвинулась вперед: — Врешь, гадина, но как всегда складно и красиво. — Отвечаю!.. — Боюсь представить, при каких обстоятельствах ты вспоминал, — ухмыльнулась Женька. — Шейна, да ты что! Ты мне сердце разбила, или тоже забыла? И вообще столько лет прошло, столько пережито! Может, все-таки завершим начатое? Или новое устроим? Женька наклонилась к нему так близко, что чуть не касалась губами его губ, и шепнула: — А что, Боречка, Анька уже не дает? Или совсем разонравилась? Боря отпрянул: — Какая Анька? Ты чего? — Так это ты забыл? Анька, мать твоего сына с типичным еврейским именем Иван, моя сестра. Рупь за сто, что ты у нее уже был. А теперь ко мне пришел? Потому что она с мужиком, а я одна? Так я объедки не подбираю, — Женька откинулась на стуле и опрокинула рюмку: — Твое здоровье! — Шейна, ты что несешь? Это кто еще объедки?! Ты меня, фартового авторитета, на эту немчуру деревянную променяла и что выиграла? Что получила? Пенсию по утрате кормильца? Или сильно шикарную жизнь тебе твой Петя-Петушок устроил? Курица, тебе жизнь козырного туза подкинула на старости лет, но мозгов понять и оценить таки не хватило! — Да… — Женька встала и вытерла уголки губ. — Правильно я тогда в шестнадцать выбрала. Раньше еще, бывало, сомневалась грешным делом, а теперь точно — нет. Иди, Боречка, откуда пришел. Какая любовь в твои-то годы, Тузик? Здоровье беречь надо, вон давление поднялось, жилочка на виске дергается. Ты сиди, сиди, коньяк пей, а то вдруг удар схватишь. А я пойду. Мне еще внучке сказку на ночь читать. Женька шла не оглядываясь и ликуя. Вот это подфартило — и она смогла-таки сказать Борьке в лицо все, что хотела тогда, в сорок четвертом, когда узнала от Аньки. Борька тупо смотрел на море и потягивал коньяк. Он не просто негодовал, он бушевал, он кипел от возмущения: — Ах вы две старые хуны! Совсем оборзели! Берега попутали! Зубы обеим выбить последние за дерзость! И раком поставить. Чтоб знали! Но Анька — сука какая! Мало того, что Женьке про них растрепала, так и еще и руки в бок ставит! Китобоя она себе завела — да там же смотреть не на что! Забыла, как в углу от страха скулила и у него в подполе пряталась! С чьих рук три года ела? Тварь неблагодарная! Вопреки логике, Женька Вайнштейна ранила сильнее. Именно потому, что была права. Потому что он был с ее сестрой. Но чего ж сразу, как Анька, — не отказала, а пришла, покуражилась, станцевала на его самолюбии, а он — как последний лох повелся, обрадовался! Коньяком ее поил. Вот змея! |