Книга Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae, страница 83 – Михаил Харитонов

Советского читателя может смутить откровенность, с которой автор говорит о вещах, ещё вчера находившихся в зоне умолчания. Может сбить с толку и вольная манера автора обращаться со временем и пространством. Некоторые моменты заставляют думать о том, что описываемое — скорее фантасмагория, чем точное отражение реальности. На это скажем одно: фантасмагория тоже может быть документом эпохи. Писатель видит живой поток жизни и истории так, как ему это позволяет дух времени — дух, исполненный противоречий, но и несущий в себе драгоценные крупицы подлинного бытия. Реальность всегда сложней и одновременно проще наших представлений, что не уничтожает ценности этих представлений, но учит нас критичному отношению к ним.

Борис Мотыльков

КАК Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ

Незадолго после революции я дважды почесал левое бедро и написал (приблизительно) вот чего:

+ + +

День глупой женщины похожа на:

— короткое одеяло!

Если короткое одеяло натянуть на нос — будут мёрзнуть ножки.

Если закутать ножки — замёрзнет, например, грудь.

Глупая женщина мается без сна на холоде.

День умной женщины тоже похожа на:

— короткое одеяло!

Но умная женщина помнит о бабушкиной кофте. Одеть которую на люди нельзя, а ножки закутать можно.

Поэтому умная женщина спит в тепле, а встаёт бодрой и весёлой. Почему?

— Потому что она помнит о бабушкиной кофте. И вообще помнит, что у неё есть и чего нет.

У меня была красота и муж. Не было денег. (Или были, но не столько.)

Я расставила слагаемые, вычла стыд и формула сошлась:

— Я завела роман с сыном банкира.

Сначала я присматривалась к самому банкиру: он мне нравился больше. Но он умел считать. В мои расчёты это не входило.

Конечно, я не была содержанкой. Я читала дамские романы и знала о содержанках всё. Содержанка должна: страдать. И чувствовать себя:

— падшей.

Я: наслаждалась. И чувствовала себя:

— летящей!

Однажды я забежала домой, чтобы забрать любимый зонтик.

На столе лежала какая-то записка. Вообще-то она лежала уже третий день. Но я летала и мне было некогда.

Потом я вспомнила, что забыла зонтик в авто.

Чтобы поездка была не зряшней, записку я всё-таки прочла.

Она была от мужа. Оказывается, его подцепила какая-то Мирабель, цирковая наездница. Она оседлала моего ослика и он повёз её то ли в Нью-Йорк, то ли в Будапешт — к славе.

Меня это озадачило. Моё уравнение перестало сходиться. Деньги банкирского сына позволяли летать, но жила я всё-таки на мужнины доходы.

На следующий день сын банкира подарил мне кольцо с бриллиантом и сказал, что намерен жениться.

Я величественно согласилась.

Тут выяснилось, что женится он на какой-то румынской иудейке с огромным носом и ещё большим приданым.

Papa банкирского сына тоже составил формулу. И решил, что сын тратит там, где нужно, наоборот, получать.

Кольцо мне было, оказывается, подарено на память.

Я дала ему пощёчину, назвала не мужчиной и пошла продавать кольцо.

Бриллиант оказался фальшивым.

Тогда я решила заработать на жизнь честным трудом.

Я написала рассказ о произошедшем, не меняя фамилий, — кроме своей — и пошла в редакцию сатирического журнала "Черепахъ".

В редакции стоял биллиардный стол и венские стулья, осёдланные весёлыми сотрудниками. Они играли в бридж, рассказывали анекдоты, курили греческие пахитосы и хохотали.

Я потребовала редактора.

Оказалось, он сидит под столом, как проигравший, и должен сидеть там ещё полчаса.

Мне было неинтересно ждать полчаса. Я полезла под стол с рукописью.

Редактор посмотрел на первую страницу и спросил:

— Альковное?

Я сказала "м-м".

— Не берём, — заявил он. — Сейчас только политика. Вы социалистка?

Я вылезла из-под стола. Сотрудники редакции смотрели на меня как на чернильную лужу. От меня нужно было избавиться, но никому не хотелось возиться.

Я вздохнула и сказала:

— Дайте стул. По маленькой?

— На что будете играть? — спросил из-под стола редактор.

— На рукопись. Если проиграю, забирайте бесплатно, — сказала я.

— Смешно, — сказал из-под стола редактор. — Сколько вы хотели?

Я сказала.

— Такие гонорары только у Тэффи, — сказал игрок, переворачивая карту.

Игроки переглянулись. Им было скучно. На это я и рассчитывала.

Через три часа меня всё-таки выгнали:

— когда я выиграла у редактора его любимые английские подтяжки.

Я оставила их ему в обмен на обещание, что рассказ напечатают на четвёртой странице без сокращений.

Обчищенная редакция смотрела на меня с ненавистью и уважением.

На выигранное я уехала в М

+ + +

На этой прекрасной букве сломался грифель. Что теперь? Искать бритву и очинять огрызок. От этого мусор. Донести его, не рассыпав, до поганого ведра, подымать крышку его, дышать смрадом. И потом — обратно, в продавленное кресло. В котором тяжело устроиться по-удобному. Зачем? Чтобы и дальше (и дальше!) вымучивать из себя фельетончик для "Нового русского слова", где я публиковал "Рассказы из старой жизни".

"Новое русское слово" было старым и еврейским. Там заправляли Гиршман и Хаймович. Два местечковых старика заправляли газетой, два крохотных местечковых старичка с огромными белыми бородами. У Гиршмана был когда-то бумагоделательный заводик в Бердичеве. Хаймович в молодости работал наборщиком в польской друкарне. Этим их отношения с периодической печатью исчерпывались. Они говорили на русском, но по-еврейски, а думали и ругались по-польски. Кто их поставил заведовать газетой, неизвестно. Даже комиссары не могли быть настолько глупы. Впрочем, с умом, как и с электричеством тоже, тогда были страшные перебои.

Но газета выходила. Она даже продавалась. Я думаю, её скупали садовые гномы.

У стариков был пунктик: они обожали читать про прежнюю жизнь, особенно про русскую аристократию. Они видели в ней шайку особенно удачливых мошенников и проходимцев. Образцом стиля они считали фельетоны Дорошевича. Кроме этого, кто-то сказал им, что на странице должно быть больше воздуха.

Я нечаянно потрафил им, принеся в "Слово" фельетон об авантюристке. Фельетон был принят и даже оплачен. Разведав, в чём дело, я поставил производство на поток, постепенно снижая градус правдоподобия и позволяя себе небольшие хулиганства. Не знаю, что думали читатели, но старикам нравилось. К сожалению, они не любили платить. Они доились деньгами мало и редко. Альтернативы не было никакой: из других редакций меня уже повыгоняли.